— Тем не менее, они, кажется, имеют значение для жителей Пилиплока. Мы не знаем, какой прием они окажут вам теперь. Я думаю, было бы разумнее ехать куда-нибудь в другое место, пока ситуация не прояснится,— сказал Тунигорн.
— Почему я должен бояться войти в один из своих городов? — сердито спросил Валентайн.— Пилиплок снова обретет свою преданность, как только я туда прибуду!
— Вы уверены? — усмехнулась Карабелла.— Вот Пилиплок, раздувшийся от гордости и себялюбия, а вот Коронованный, прибывший в потрепанном плавуне, одетый в заплесневевшие отрепья. И думаешь, они будут приветствовать тебя? Они совершили измену и знают это. Они скорее укрепятся в этой измене, чем перейдут под твою власть. Лучше не входить в Пилиплок, кроме как во главе армии, я так скажу!
— И я! — добавил Тунигорн.
Валентайн посмотрел в смятении на Делиамбера, на Слита, на Эрманара. Они встречали его взгляд молчаливо и хмуро.
— Тогда, выходит, я снова свергнут? — спросил Валентайн, ни к кому прямо не обращаясь.— Снова оборванный бродяга, так? Я не смею войти в Пилиплок? Я не смею? Пусть у лже-Коронованных в Хинторе и Ни-мое армии, а у меня нет, ну так что, мне, выходит, там нельзя появляться? Что мне делать, во второй раз стать жонглером? — Он засмеялся.— Нет! Думаю, что нет. Коронованный — вот кто я есть, Коронованный — вот кем я останусь. Мне казалось, я покончил с делами по моему восстановлению в этом мире, но, выходит, нет. Выведи меня из этих джунглей, Делиамбер. Проводи меня на побережье, к какому-нибудь портовому городу, который еще верен мне. А потом мы найдем союзников и снова восстановим порядок, а?
— А где мы найдем этих союзников, милорд? — спросил Слит.
— Где сможем,— пожал плечами Валентайн.
В путешествии от Замка Горы, через долину Глайджа до Лабиринта, Хиссун повсюду видел призраки смятения. Хотя в Альханроеле с его мягким и плодородным климатом ситуация еще не стала такой тревожной, как на западе или в Зимроеле, тем не менее он замечал реальные признаки напряженности: везде запертые ворота, испуганные глаза, замкнутые лица. Только в самом
Лабиринте, подумал он, ничто не изменилось — может быть, потому, что Лабиринт всегда был городом запертых ворот, испуганных глаз, замкнутых лиц.
Да, Лабиринт, может, и не изменился, а вот Хиссун изменился, и перемена стала очевидной ему самому с того момента, как он вошел в Устье Вод, это величественное и помпезное сооружение, традиционно используемое Верховными Силами Маджипуры для въезда в город Понтифика. Позади остались теплый пасмурный вечер долины Глайджа, благоуханный воздух, блеск яркого солнца. Впереди лежала вечная ночь замкнутых герметичных колец Лабиринта, напряженный блеск искусственного освещения, странная безжизненность воздуха, которого никогда не возмущали ни ветер, ни дождь. И, переходя из одного королевства в другое, Хиссун представил на короткий миг, что массивные ворота, которые захлопнулись за ним, это какая-то ужасная преграда, отделяющая его от всего прекрасного в мире, и чувствовал холодок страха.
Его удивило, что всего лишь год или два, проведенные на Горе Замка, могли вызвать в нем такие перемены, что Лабиринт, который он вряд ли когда-нибудь любил, но где всегда чувствовал себя легко, мог стать для него таким отталкивающим. И ему казалось, что он по-настоящему не понимал до этого момента все то отвращение, которое испытывал к этому городу лорд Валентайн.
Теперь же Хиссун и сам чувствовал нечто подобное, пусть в меньшей мере, но вполне достаточное, чтобы понять, с каким тяжелым чувством в душе Коронованный всякий раз предпринимает поездку вниз.
Хиссун изменился и в другом. Когда он уезжал из Лабиринта, то ничего особенного из себя не представлял; Посвященный в Рыцари — это да, но титул мало значил для обитателей Лабиринта, которых нелегко удивить светской мишурой. Теперь, всего лишь несколько лет спустя, он возвращался принцем Хиссуном, членом Совета Регентства. Обитатели Лабиринта могли не впечатляться пышностью, но их впечатляла власть, особенно когда один из них добивался ее. Тысячи людей выстроились вдоль дороги, которая вела от Устья Лезвий к внешнему кольцу Лабиринта, они теснились и толкались, чтобы лучше разглядеть его, когда он въезжал через главные ворота на королевском плавуне, имевшем цвета Коронованного, и с эскортом, как будто он сам был Коронованным. Они не аплодировали, не визжали, не выкрикивали его имя. Народ Лабиринта никогда не делал ничего подобного. Но они смотрели на него — молчаливые, охваченные благоговейным страхом, скорее всего, завидующие; они наблюдали за ним с угрюмым восхищением, когда он проезжал мимо. Ему показалось, что он увидел своего старого товарища Ванимуна в толпе и его красивую сестру, и Гизнет и Хеулана, и полдюжины друзей из старой компании Гваделумского Двора. Возможно, это был только плод его воображения но он понял, что хочет, чтобы они там были, хочет, чтобы они увидели его самого в одежде принца и его королевский плавун. Подвижный маленький мальчишка Гваделумского Двора, превратившийся в Принца-Регента Хиссуна с аурой Замка, потрескивающей вокруг него, как сияние второго солнца. Вполне простительно позволить себе один раз слегка потешить самолюбие, не так ли? — спрашивал он себя. И отвечал: да-да, почему бы и нет. Можно позволить себе немного ограниченности. Даже святые должны иногда почувствовать самодовольство, а меня никогда не обвиняли в святости. Но позволь себе все это — и тут же покончи с ним, и переходи к своим основным задачам. Неприятие больших доз самовосхваления возвышает душу…
