Она потерялась. Не было больше Миллилэйн. Был только водяной король, голос которого был звоном колоколов, и разум, состоящий из множества разумов, частью которого стала бывшая Миллилэйн.
— У, уа, ва, ма…
Это испугало ее. Ее тащили ко дну моря. Ее легкие наполнялись водой, и боль была ужасной. Она сопротивлялась. Она не позволит огромным крыльям коснуться ее. Она отстранялась, отбивалась кулаками и проталкивалась вверх, к поверхности.
Миллилэйн открыла глаза. Очнулась, потрясенная и напуганная. Вокруг нее продолжалось монотонное "у, уа, ма, ва". Миллилэйн вздрогнула. Где она? Что наделала? Надо сейчас же выйти отсюда!
В панике она бросилась к выходу. Никто не остановил ее. Вино все еще затуманивало мозги. Она шаталась, спотыкалась, хваталась за стены. Миллилэйн выбралась из комнаты, проковыляла по длинному, темному, пропахшему благовониями коридору. Что она наделала?! Что она наделала?!
Скорее туда, в аллею, в темноту и дождь. Маршируют ли все еще Рыцари Деккерета и Ордена Тройного Меча? Ей было все равно. Будь, что будет. Миллилэйн побежала, сама не зная куда. Там, вдалеке, был слышен глухой рокочущий звук, который она приняла за голос Конфалюмского гейзера. Другие звуки бились в ее голове..
Йа-та, йа-та, йа-та, вум… У, у а, ва, ма…
Она чувствовала, как крылья тянутся к ней. Она бежала, споткнулась и упала, поднялась и продолжала бежать…
Чем дальше заходили они в провинцию формодеев, тем знакомее все вокруг начинало казаться Валентайну, но вместе с тем зарождалось и крепло убеждение, что он совершает какую-то ужасную ошибку.
Он припомнил запах этого места: сложный, мускусный; сладкий, тяжелый аромат цветения и увядания — замысловатое смешение запахов, наполняющих ноздри до головокружения с каждым вздохом. Он припомнил плотный облегающий влажный воздух и ливни, проносившиеся чуть ли не ежечасно и стучавшие по лесной кроне высоко над головой и просачивающиеся вниз, с листочка на листочек, пока немногие капли не достигали почвы. Он припомнил фантастическое изобилие растительного мира, в котором все развивалось и раскручивалось прямо на глазах и подчинялось какому-то странному порядку, было подогнано все в четко определенной кладке: высокие деревья в виде башен, голые от ветвей на семь восьмых своей высоты, потом распускающиеся в огромные зонты листьев, стянутых вместе в густой шатер сплетением вьющихся стеблей и эпифитов, а под ним и уровень более низких, округлых, богатых, терпимых к тени деревьев, и ярус кустарника под ним, а потом темный, загадочный, почти что бесплодный лес, пустынное пространство сырой, бледной, тонкой почвы, которая весело хлюпала под ногами. Он припомнил внезапные проблески света: яркие, недобрые, пронизывающие через непредсказуемые промежутки лиственный шатер, обеспечивая короткие мгновения ясности во мраке.
Но леса Пиурифаины простирались на тысячах квадратных миль сердцевины Зимроеля, и одна часть его скорее всего очень походила на другую. Где-то здесь находилась столица формодеев Илиривойн, но какие у него, Валентайна, основания думать, что он рядом с ней? Только потому, что запахи, звуки и структура этих джунглей похожи на запахи, звуки и структуру, которые он помнил?
В тот раз, когда он путешествовал с бродягами-жонглерами и у них было безумное намерение заработать несколько роалов, дав представление на празднике урожая метаморфов, с ними, по крайней мере, был Делиамбер, который с помощью нескольких урунских заклинаний мог разнюхать правильное направление на развилках, и доблестная Лизамона Халтин, столь же мудрая в знании джунглей. Но в нынешнем рискованном предприятии в Пиурифаину Валентайн был абсолютно самостоятелен.
Делиамбер и Лизамона, если они вообще оставались еще живы, в чем Валентайн не был уверен, поскольку все эти недели не имел с ними связи даже во сне, находились где-то за сотни миль от него, на другом берегу Стейча. И от Тунигорна, которого отослал назад искать их, не имел никаких вестей.
Валентайн ехал теперь только с Карабеллой, Слитом и охраной из скандаров. Карабелла была храброй и выносливой, но как следопыт малоискусной, и скандары были сильными и отважными, однако не очень сообразительными, и Слит, при всей своей трезвости и проницательности, был скован в этих местах парализующей боязнью формодеев. Страх этот пришел к нему во сне, когда он был еще ребенком, и он на протяжении всей жизни никак не мог полностью от него избавиться.
