А кубок с вином, видела она, медленно перемещался уже через два ряда от нее.
— Мы ходили среди водяных королей и охотились на них и забирали их из моря,— говорил лимен.— Мы ели их мясо и пили их молоко. И это был их дар нам, их великая сознательная жертва, наконец. Они — боги, и это правильно и совершенно по-божески отдавать свое мясо и молоко людям, воспитывать в них самих богов. А теперь наступает время водяных королей. Бери. Пей. Присоединяйся…
Кубок проходил уж по ряду, где стояла Миллилэйн.
—Они — великие этого мира,— говорил нараспев лимен. — Они хозяева. Они — монархи. Они — истинная сила, и мы принадлежим им. Мы и все другие, кто живет в Маджипуре. Бери. Пей. Присоединяйся…
Из кубка пила женщина слева от Миллилэйн. Свирепое нетерпение вдруг охватило Миллилэйн — она была так голодна и ей так хотелось пить, что она едва сдерживалась, чтобы не выхватить кубок из рук женщины, боясь, что ей ничего не останется. Но она, пересилив себя, ждала, и наконец кубок оказался в ее руках. Она заглянула внутрь: темное вино, мутное, блестящее. Оно показалось незнакомым. Нерешительно Миллилэйн отпила немного. Вино было сладким, ароматным и крепким, и сначала она подумала, что никогда еще такого не пробовала, но потом показалось в нем что-то знакомое. Она сделала еще глоток.
— Бери. Пей. Присоединяйся…
Да это же было вино, которое используют толкователи снов, когда они входят в единение с вашим разумом, чтобы истолковать сон, беспокоящий вас. Ну, конечно же, это было сон-вино! Хотя Миллилэйн бывала у толкователя снов всего пять или шесть раз и то много лет назад, она узнала его ни с чем не сравнимый вкус, Но как это могло случиться? Ведь лишь толкователям снов позволялось использовать, а тем более иметь его, поскольку это был сильнодействующий наркотик, который разрешалось использовать лишь под наблюдением толкователя. Но каким-то образом в тайной этой часовне оказались бочки с сон-вином, которое прихожане секты пили, словно пиво…
— Бери. Пей. Присоединяйся…
Миллилэйн поняла, что задерживает передачу кубка. Она повернулась к мужчине справа с глупой ухмылкой и с извиняющимся видом, но он твердо смотрел перед собой и не обращал на нее никакого внимания, поэтому, пожав плечами, она приложила кубок к губам и сделала продолжительный отчаянный глоток, потом еще один и передала кубок дальше.
И почти сразу же почувствовала эффект воздействия. Она качнулась, заморгала, ей трудно стало удерживать голову, клонящеюся вниз. Наверное, потому, что выпито на пустой желудок,— объяснила себе Миллилэйн, наклонясь вперед и вниз, и начала вместе с другими прихожанами повторять бессмысленное бормотание: "у, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма…" — столь же нелепое, как и то, что выкрикивали на улицах, только более мягкое, нежное, мурлыкающее — "у, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма…" И когда она напевала, ей казалось, что она слышит отдаленную музыку, потустороннюю, сверхъестественную, звук множества колоколов вдали, чей звон накладывался друг на друга в меняющихся ритмах, которым нельзя было долго следовать, так как одна мелодия быстро пропадала в той, что меняла ее, а та в следующей.
— У, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма… — пела Миллилэйн, и к ней возвращалась песня колоколов, и потом у нее возникло ощущение присутствия чего-то огромного совсем рядом, возможно в этой же самой комнате, чего-то колоссально крылатого, древнего и чрезвычайно умного, чей ум был непостижим для ее ума — ума птички.
Это "что-то" вращалось, вращалось и вращалось по обширной неторопливой орбите и с каждым оборотом раскрывало свои гигантские крылья и расстилало их, казалось, до самых дальних уголков мира. Невообразимое это крыло прошелестело у самого входа в разум Миллилэйн — всего лишь едва заметное щекотание, наилегчайшее касание, и все же она почувствовала, что вдруг изменилась, поднялась из самой себя, составила часть какого-то организма из многих разумов — непредставимого и божественного.
— Бери. Пей. Присоединяйся…
С каждым прикосновением этих крыльев она присоединялась все прочнее.
— У, уа, ва, ма, у, уа, ва, ма… — тянула Миллилэйн со всеми остальными.
