Он уже ясно понимал трагическую неизбежность надвигавшейся беды. Тревожить никого больше не стал; кого пытался предупредить — не верили, отмахивались:
— Да ты придумал все, ничего такого не будет!..
Стал жить дальше со своей Валентиной и ждать опасных известий из Новосибирска. Раньше времени убегать не хотел: решил терпеть до предела, втайне даже от себя надеясь, что ошибся, что все как-то, и правда, образуется… уж не будет так фатально!
В бога не верил, и просить у него пощады, колотясь лбом в церкви, не собирался.
Зажили теперь Леха и Александр вдвоем в спасительном бункере. И сутки, и вторые спали, ели, пили чай, курили, перебрасывались простыми, ничего не значащими словами — все друг о друге и так было понятно!.. Снова спали, ели, пили чай.
Стрельбы больше нигде не слышалось. Ребята поняли: для них уже кончилась война!.. Недалеко от Тулы, где они очутились, в сотне-полусотне километров стояли свои — фронт подпитывался резервами ближних к Москве боевых частей, их огневыми и продовольственными припасами. Совсем близко в последних судорогах еще шевелились омертвелые от стужи и голода щупальца страшного спрута, облапавшего половину России; только их это уже не касалось.
Возле бункера не осталось ничего живого: наступавшие просто издохли… изошли бессильной немочью в попытках отбить тепло и еду. Мороз сделал свое суровое дело.
Орлов вспоминал иногда своих товарищей; понимал, что надо бы сходить к вокзалу, посмотреть, что там да как. Но вымотанный последними неделями отступления, он гнал от себя эту необходимость, занятый сейчас самым важным: жадным накоплением сил на вольных Лехиных хлебах.
Печка являлась сейчас центром всего мироздания!.. Держала возле себя, щедро ласкала теплом, поплевывая в мертвящую мглу веселыми плевочками дыма через трубу. Согревала и тело, и новую пищу для него.
Лехе и подавно идти никуда не хотелось: зачем куда-то идти?.. Здесь все есть и ничего больше не надо. Че мы там не видали, на вокзале этом?.. Надо здесь сидеть: тепло, светло и мухи не кусают!
Сильный и уверенный своей приземленностью, он привычно и деловито хозяйствовал в бункере: расшибал пожарным топориком стеллажи, готовя дрова; подтаскивал из темных казематов банки и коробки с «шамовкой», крупу в мешочках; копал снег на воду. Дырку в потолке тогда еще заделал — руководил теперь распорядком на правах хозяина и ветерана бункерной жизни.
Сразу перед первой ночевкой он приказал Александру раздеться догола и заставил мыться, дав смену белья; всю одежду и обувь Орлова выкинул в каземат, на проморозку. Бормотал при этом, как кот Матроскин из старого мультика:
— Нам с Муськой вошь не нужна-а, нам она вредная будет!..
Нагрев воды, пояснил, что мыть надо голову, мотню и подмышки. Сунул в руку флакончик с мазью:
— Намочи сначала все, а потом намажь. Посиди так минут пять, после смоешь.
— «Бензилбензоат», — прочел Орлов на флакончике. — Знакомая штука — «термоядерная» для вшей!..
Сидел потом на топчане в женских кофтах, безразмерных ватных штанах, накинув сверху невесть откуда взявшееся здесь толстое драповое пальто. Пригревшись, задремал и спал потом напролет и день, и ночь, вставая только пообедать да оправиться в одну из нескольких пустых алюминиевых фляг, поставленных Лехой за стеной каптерки.
Они не думали, день снаружи или ночь. Время и дату сверяли по часам Орлова, хотя Лехе они были «до лампочки»: никакого календаря он не вел, зарубок на деревяшках не делал. Крепкая родовая натура не позволяла ему заниматься такими «глупостями»; он просто жил и жил — наплевать, где и в каком году!
И вот на четвертый день Александр почувствовал себя здоровым и полным сил. Не выдержал:
— Леха, пошли!..
— Куда?
— На вокзал.
— Зачем?
— Посмотреть — вдруг из наших кто-то жив еще?
— Сдурел?.. В такой мороз никто не может выжить!
— Мы там в подвале костры жгли, перебивались.
— Никуда я не пойду! Иди один, если хочешь.
— Я приказываю…
— Во, блин, командир какой!
— Я приказываю!
— А я отказываю!.. Че, стрелять будешь? «Ролики» свои, с «шариками» собери!.. Во, неблагодарность какая. Ну, дур-ра-ак!.. Да, Муська?
