– На то он и механизм, чтобы ломаться. Дай тебе новый, поработаешь ты, ну месяц, два, тоже начнет ломаться.
И он умело, с выдумкой, чинил станки, придумывал приспособления, продлевающие их жизнь, и огорчался, если какой-то станок, несмотря на его старания, все же убирали из цеха – в лом, на переплавку. Был бы у меня большой сарай, думал Разоев, я бы там поставил этот станочек, и он бы у меня еще прослужил неизвестно сколько!
Когда по каким-то причинам несколько дней в цеху ничего не ломалось, Разоеву было даже как-то не по себе, как-то неуютно, сбивался привычный ритм жизни, он чувствовал свою ненужность, ходил по цеху и наставлял рабочих, чтобы они не забывали все, что нужно, протирать и смазывать, соблюдать режимы, а сам ждал, когда же, несмотря на соблюдение правил, что-то забарахлит. И был чуть ли ни рад, когда барахлило, шел на зов рабочих, хмурился и издали бодро сердился:
– Вечно у вас не слава богу, что опять?
В понедельник Разоев отправился записываться на среду. Поликлиника открывалась в девять, он пришел в половине девятого. Дверь была закрыта, возле нее толпились люди, преимущественно пожилые.
– Кто последний на запись? – спросил Разоев.
– К кому?
– К кардиологу.
– Их много.
– К Сушковой.
– Я, – ответила какая-то старуха.
Разоев встал возле нее.
Посыпался мелкий дождик. Все грудились под козырьком, но места не хватало, некоторые отошли к стене, где капало меньше. Разоев видел через стекло охранника, который сидел за столом, вернее, полулежал на стуле, вытянув руки и ноги. Разоев посочувствовал его скучной работе.
Проходили врачи и другие работники поликлиники, для них дверь открывалась, но посетителей не пускали.
– Безобразие! – сказал кто-то. – Не принимаете, ладно, но пустить можно хотя бы?
– Вот именно!
– Издеваются, как хотят! – присоединил свой голос и Разоев, получив удовольствие оттого, что он вместе с народом, от бодрящего гнева, но зная, что его протест не вполне искренний. Порядок есть порядок, очередь есть очередь. Да, это неприятно. Да, часто многое кажется формальным и бессмысленным. Но только с первого взгляда. На самом деле всякая формальность обычно имеет за собой основание. И даже если не имеет, она учит человека быть терпеливым и мужественным. Есть ли распорядок у дождя? – который, кстати, уже кончился. Есть ли график у болезней, которые часто сваливаются неожиданно, как на его Лидию? Надо быть готовым ко всему.
Разоев дождался своей очереди на запись и удивился: листок был заполнен сверху донизу. Он взял папку с листком, показал регистраторше:
– Как это может быть? Всего человек пять передо мной было, а уже места нет!
– Остальные раньше на приеме у врача записались.
– А нас она не согласилась записать!
– Когда?
– Домой приходила, мы ее просили…
– Дома она не имеет права. А когда сюда придут, тогда да. Вы положьте на место, чего хватать, это документ все-таки!
– Нет, но как на прием попасть?
– Записаться.
– Так места же нет!
– А спать не надо. Завтра приходите.
Дома Лидия успокоила взволнованного мужа:
– Ничего страшного, бывает. Завтра, действительно, встанешь пораньше.
Назавтра Разоев пришел к половине восьмого. Выждал терпеливо полтора часа – впрочем, ожидание не было мучительным: в любой очереди Разоев думал о жизни, о дочерях, уехавших в Москву, о внуках, о разных мелочах, ему всегда было о чем подумать. Оказался первым, нашел свободное место в листке приема. Записался на четверг, на десять утра.
Стали ждать четверга. Один раз Лидии было довольно плоховато, хотели уже опять вызвать «скорую», но она все откладывала, говорила, что терпимо. И – отпустило.
В четверг сидели в длинном коридоре у двери Сушковой. Запись записью, но к Сушковой проходили какие-то люди вне очереди, поэтому попасть удалось только в половине двенадцатого.
Лидия зашла, Разоев приготовился ждать.
Но жена вышла как-то очень уж быстро.
– Витя, мы карточку страхования забыли, – сказала она виновато.
– Я потом принесу.
– Она говорит: нет, нужно сейчас.
Разоев не выдержал. Он стал, открыл дверь и с порога громко сказал, не допуская при этом лишней скандальности в голосе:
