– Что? – не сумел догадаться Каюмов.
– Они думают: не перевелись еще у нас честные мастера! Они начинают гордиться, что и в нашей стране умеют хоть что-то делать. В результате гордятся страной. А это как называется?
– Как? – опять не осилил догадаться Каюмов.
– Патриотизм! – уважительно произнес мэр, и все приосанились, словно услышали гимн родной страны, исполняемый на государственном торжестве.
До Каюмова, похоже, начало что-то доходить. Он задумался. Мэр смотрел на него отечески, уверенный в правильном сыновнем ответе.
И свита, и женщины-работницы чувствовали, как тепло разливается в их душах. Любимцев и Каюмов стояли друг перед другом, как два помирившиеся брата (которые, впрочем, и не ссорились), вот-вот, казалось, они сойдутся в крепком мужском объятии, похлопают друг друга по плечу и скажут что-нибудь вроде:
– Вот так-то, брат!
– Да, брат, вот так-то!
Одна из работниц даже всхлипнула и утерла глаза уголком платка.
– Что ж… – сказал Каюмов.
И тут в ворота влетела Валя.
Не разобравшись, кто пришел и зачем, она сходу закричала:
– Вы когда от мужа отстанете, в конце-то концов? Проходу не дают! Я сказала, не будет он нигде висеть курам на смех! Мы живем, ни к кому не лезем, и вы к нам не лезьте! Знаю я, как это бывает, телевизор смотрим, слава богу! Как только кто начинает мелькать, начнут про него бла-бла-бла, какой он хороший, только и жди потом, что объявят: и проворовался, и за границей недвижимость, и связи с оппозицией, и на квартире у него пять миллионов долларов в сахарнице откопали! Нет уж, спасибо! Пошли отсюда все сейчас же!
Все растерялись.
Все, кроме Любимцева.
Он, указывая рукой на Валю, сказал с гордостью:
– Вот! Вот правильная русская женщина! Грудью за семью, за мужа стоит! Только вы, извините, не знаю вашего имени-отчества, сначала войдите в принцип вопроса…
Валя из сказанного мэром уцепилась только за одно слово, которое ей показалось оскорбительным:
– Какой еще грудью, ты чего тут несешь, не проспался, что ли? Да еще пальцем в меня тыкает, вы гляньте!
Может показаться невероятным, что наша отечественная женщина не распознала высокую персону, обычно у нее, напротив, чутье на серный дух начальства даже острее, чем у отечественного мужика, она осторожнее, опасливее. Но такова была Валя, она, и в этом Любимцев попал в точку, за семью и мужа вставала горой, ей гневом застилало глаза, и все равно ей было, кто перед ней, бог, царь или герой.
– Юр, ты чего стоишь? – крикнула она. – Твою жену тут почем зря полоскают, а он рот раскрыл!
Это замечание было несправедливым: рот Каюмова был не открыт, а крепко сомкнут. И желваки играли. А вот после слов жены он его раскрыл. И, раскрыв, произнес:
– Вы это, в самом деле… При всем уважении… Езжайте уже, пожалуйста, и не надо сюда больше… Мне работать надо.
И отвернулся, и начал что-то там ковырять своей отверткой.
Все боялись глянуть на мэра.
Поэтому история не сохранила сведений о том, каково было его выражение лица. Догадайтесь сами.
Любимцев молча повернулся и пошел к машине.
И уехал.
В тот же день на производство Каюмова нагрянули инспекции налоговая, санитарная, природоохранная, архитектурная, пожарная, а заодно, конечно, и представители правоохранительных органов. Что они там делали, как вел себя Каюмов и как бушевала Валя, описывать не хочется, потому что ничего в этом художественного, к сожалению, нет.
Забегая вперед, скажем, что в считанные недели Каюмов остался без своего бизнеса, а также и без денег, потому что пришлось выплачивать большие штрафы, он залез в долги, семья продала дом и купила на остаток средств скромную двухкомнатную квартирку. Юра от огорчения начал, увы, выпивать, но на выпивку при этом добывает деньги не попрошайничеством, как некоторые, а честно, подрабатывает грузчиком на рынке. Валя же, достав старую бабушкину швейную машинку, взялась шить и перешивать всякое барахлишко для своей школьной подруги, хозяйки магазина сэконд-хенда, тем и кормит семью.
А Доску почета открыли, как и было назначено, шестнадцатого марта две тысячи тринадцатого года. Как выкрутились? Да просто: сработал опытный ум Пряжинцева: вернули ту женщину, которую убрали, заменив нехорошее, не позитивное слово. Получилось: «Воспитательница детского учреждения». Надпись стала длиннее и мельче, но, в конце-то концов, смотреть не на нее будут, а на человека, который важнее любой надписи.
