- У них там это мероприятие, как нашей Маруське губы накрасить, - рассказывал дембель. - Есть даже такой праздник, когда молодая немка, если ей больше шестнадцати лет, обязана дать первому встречному. Если целка - вроде как порченая. Поэтому я ни на ком и не женился...
Про "трахался до утра" мы попросили рассказать поподробнее.
Дело темное, непонятное, пугающее.
Трындеть - не мешки ворочать. И Петро, с новыми силами, взялся за повествование, но... не хватало фантазии. Дальше "тряпочки под подушкой" дело почему-то не шло. Почувствовав, что плывет, он все-таки изловчился, и вышел из неловкого положения:
- В общем, так, пацаны, чего уж там мелочиться! Вечером, как стемнеет, приходите ко мне домой, и вместе рванем на блятки!
Не знаю, как Сашка, а я Петьку Григорьева зауважал.
К таинственному походу "на блятки" мы собирались, как на Северный Полюс. Долго думали и решали, брать нам с собой гитару, или не брать? С одной стороны лишней не будет, а с другой... другие же как-то обходятся без песен и серенад? Особенно убивало отсутствие плавок. Нам почему-то казалось, что в семейных трусах много не наблядуешь.
Время шло. Солнце садилось. В душе моей нарастало смятение.
- Может, ну его нафиг, как-нибудь в другой раз? - я схватился за эту фразу, как за спасательный круг.
Сашка сплюнул, посмотрел на меня с презрением, и вынес свой приговор:
- Опозоримся - так опозоримся! Надо ж когда-нибудь начинать? В следующий раз будем умнее.
Петька нас почему-то не ждал. Семья Григорьевых ужинала во дворе. Бутылочка шла по кругу. После долгого, собачьего лая, из калитки выглянула раскрасневшаяся Танька. На просьбу позвать старшего брата, попросила с полчасика подождать, он, мол, еще "не поел".
Чтоб не смущать хозяйского пса, мы отступили к дому напротив, присели на бревнышко.
- Не будет тут ничего, - мрачно сказал Сашка. - Только мы все равно не уйдем. Посмотрим, как он будет выкручиваться.
Стрелки часов приближались к восьми. Это был крайний срок, до которого меня отпускали гулять. Опять попадет! А что делать? Не бросать же товарища одного?
Наконец, лязгнул засов. На фоне открывшегося проема, проявилась Петькина тень.
- Ну, кто там еще? - мрачно спросил он, всматриваясь в темноту, - а ну, выходи на свет!
Я думал, он нас не узнает, ан нет! Не только узнал, но и вспомнил, зачем мы сюда пришли.
- Сейчас, пацаны, айн момент.
Он вышел в спортивных штанах, белой гражданской майке и вьетнамках на босу ногу. В опущенной левой руке, на излете, как противотанковую гранату, держал бутылку, закрытую кукурузным початком.
Мы смотрели, и мотали на ус.
- К Балерыне пойдем, - пояснил старший товарищ.
- Она нас уже ждет? - робко спросил я.
Петро посмотрел на меня, как на существо неразумное, но все-таки пояснил:
- Это такая шаболда, что всем дает.
Блятки были недалеко. Через пару кварталов, наставник остановился и приступил к дальнейшему инструктажу:
- Подождите меня здесь. Чуть что, позову.
Это "чуть что" мне сразу же не понравилось.
Мы послушно присели на траву у кювета, а дембель свернул направо и скрылся в ночи. Где-то недалеко затрещали кусты, загомонили окрестные псы.
Дабы не пропустить что-нибудь важное, мы подобрались ближе. Ломая ветки сирени, Петро топтался под окнами невзрачной хатенки и бросал комочки земли в закрытые ставни.
Никто почему-то не выходил. Внутри было темно. Сквозь щели не пробивалось ни единой полоски света.
- Мне почему-то кажется, что там никого нет, - с ехидцей шепнул Жохарь, подтверждая мои подозрения.
Время шло, а Петька все блядовал. Наконец, это дело и ему надоело. Он разломал скамейку, стоявшую у калитки, матюкнулся и зашагал прочь, не забыв прихватить бутылку. Проходя мимо места, на котором, согласно инструкции, должны были сидеть мы, нарочито громко заговорил:
- Вот сучка! Все бы она выделывалась, все бы хвостом крутила! Некогда ей, нет настроения. Да пошла ты! Ага, размечталась, женился бы я на тебе!
В сторожку я даже не заходил. И так было видно, что людям не до меня. Смоловозки сновали туда-сюда. Город ширился, обрастал новостройками, и всем нужен был наш гудрон. Дядя Вася отпускал длиннющую очередь, а Петро сегодня отвечал за разгрузку. К открытым резервуарам подогнали целых четыре вагонных секции. Наверное, они были с подогревом: смола из них шла самотеком и дымящимися языками разливалась по гладкой поверхности, хороня под собой трупы домашних и диких птиц. Это было, пожалуй, единственное неудобство от такого соседства. На солнце, во время летней жары, поверхность резервуаров очень напоминала пруды с чистой водой. Гуси и голуби залетали сюда стаями. Поэтому поговорка "увяз коготок - всей птичке пропасть", здесь, на смоле, обретала конкретный, безжалостный смысл. Зато зимой в этих коробках мы играли в хоккей - гоняли плоский булыжник самодельными клюшками, вырезанными из вербы. Коньков, на нашей улице, кроме меня, ни у кого не было. Но они почему-то не ездили по смоле. Да и кататься я не умел. Меня увезли с Камчатки, когда я только-только научился на них стоять.
