вазу, другая - накрахмаленную салфетку.
Пару минут спустя, в комнате наступила мертвая тишина. Взрослые с благоговением слушали, как тоненький ручеек журчит внутри холодильника.
Первой пробило Пимовну:
- Где у вас тут, отхожее место?
- Пойдем, покажу, - предложила бабка Глафира.
И пришлось нам с хозяином дома, по сермяжному прятаться за кустами.
- Дяденька Фрол, - пользуясь этой оказией, между делом, спросил я, - а у вас в палисаднике кто похоронен?
- Люди, - ответил он.
- А почему не на кладбище?
- Долго тебе объяснять. Все равно не поймешь.
- Я попробую.
- Понимаешь, Сашок? Девяносто семь человек в одночасье покололи штыками, да саблями порубали. Шутка ли? - девяносто семь человек! У кого сбережения были, те своих родственников выкупили, да тут же похоронили. Остальные целых три дня на церковной площади провалялись. Ну, собаки да свиньи растаскали по закоулкам то, что смогли унести, закопали на черный день. До сих пор в огородах, кто кусок черепушки найдет, кто руку, кто нижнюю челюсть. А куда это все? Вот ко мне и несут. Я ведь там тоже лежал.
- Вы?!
- Пойдем лучше в хату. Рано тебе еще копаться в изнанке жизни. Это такие знания, что тебе не помогут, а навредят. Пойдем, пойдем! - Он обнял меня за плечо, и не отпускал до самых дверей.
- Не журчить! - сказала бабка Глафира, как только мы переступили порог. - Что делать?
- Переворачивать и ставить на ножки, - скомандовал я и прикусил язык.
Фрол, кряхтя, сделал холодильнику оверкиль и вытер ладонью пот.
- Теперь можно включать.
- Не рано? - поосторожничал он. - Жидкость таперича вся наверху?
- В самый раз! Система лишнего не заморозит.
- Вот никуда не уйду, пока не увижу, чем дело закончится! - сказала бабка Глафира, усаживаясь за стол. Кому борщ разогреть?
Допили бутылку. Закусили бутербродами с колбасой. Специально для меня, в хозяйстве нашелся клубничный компот и плитка ванильного шоколада. О холодильнике, казалось, забыли. А может, и не казалось. В разговоре, чаще всего, вспоминали общих знакомых. Кто кого видел в последний раз, где и когда это было.
- Ладно, пойду. Засиделась. Уже и унучок, наверное, спить, а я тут все лясы точу, - спохватилась соседка.
- Глянь там, заодно, агрегат, - попросил ее Фрол.
- Тю! А я и забыла, - бабка Глафира прошлепала мимо своих "чувяков", приоткрыла дверь холодильника. - Кажись, морозит!
- Так морозит, или кажись? - Хозяин выбрался из-за стола, попробовал пальцем тонюсенький слой инея и изумленно сказал. - Су-у-ка! С меня в прошлом годе, за такую же точно поломку, Васька бутылку взял!
- Ну, ради такого дела...
Пимовна водрузила на стол еще один "эксклюзив".
- Не, не! - замахала руками Глафира. - И не упрашивайте!
Пойду я. Вы, Кать, если что, идите ко мне ночевать. В маленькой комнате постелю.
- Ушла, - констатировала бабушка Катя, прислушиваясь к шагам за окном. - А я ведь, Фрол, по делу к тебе.
- А иначе-то как? Возраст такой подошел, что только по делу. Тем паче, в такую даль. Посмотрел я, Катюша мальчонку твово. Здоровенький он, и с душой у него все нормально. Только на водку жалостливо так смотрит. Как будто бы, тоже хочет. Ну, это можно заговорить. А так, ежели не сопьется, хороший человек вырастет.
- Сашка! - прикрикнула Пимовна, - вот я тебя жигукой по сраке!
- Ну, ну, не строжи! С душой, говорю, все нормально, только болить она у него. Как у взрослого человека болить.
Я съежился за столом, стараясь не смотреть в сторону колдуна и вообще ни о чем не думать. А ну, как расколет?! Было страшно до памороков в глазах.
- Еще б не болела! - вздохнула бабушка Катя. - Сны ему снятся, Фрол. Видит мальчонка, кто и когда на нашей улице будет болеть, или помреть. Про мамку свою сказывал, как она тронется головой. Про подругу мою, Федоровну, все по полочкам разложил: сколько сестер у нее, и какая племянница вступит в наследство, когда они все, одна за одной, преставятся.
- Родовое проклятие? - Хозяин, начавший было, оббивать сургуч с горлышка эксклюзивной казенки, поставил бутылку на место, насупился, посерьезнел. - Поганое это дело!
- Вот ты, в одночасье столько народу проклял. Расскажи, как это бывает? Ты их всех ненавидел?
