Я думал, уже началось. Но это был только лишь мастер-класс. Колдун тоже поднялся и осторожно поймал Пимовну за руку:
- А вот, дождя нам сегодня не надо. Пущай стороной пройдет!
Да и не время сейчас. В полуночь нехай ведьмы ведьмують, а мы с тобой, Катя, на утренней зореньке слово свое скажем.
Впервые в своей жизни, я ночевал на полатях, под лоскутным стеганым одеялом, за ситцевой занавеской. Жаль только, вспомнить нечего. Коснулся затылком подушки - и поплыл. Сам удивляюсь, как это, ночью, я трижды спускался оттуда на автопилоте, чтобы предать земле остатки компота. Если б не каганец, горевший на кухне, не лампада в красном углу, точно бы навернулся.
Взрослые не ложились совсем. Их несмолкаемый говор не будил, а баюкал, чистым слогом гулял под сводами комнат. Когда я, стуча пятками, шествовал мимо них и нырял в хозяйские чёботы, даже не переходили на шепот.
Новый день начался со слов "Вставай, Сашка, пора!" Я даже не разобрал, кто их произнес, то ли моя бабушка, то ли кто-то еще. Все напрочь заспал. За окнами было темно. Но уже, предвещая зарю, орали станичные петухи.
- Одёжа твоя в той комнате, на стуле висить, - подсказал Фрол, освещая "большую" комнату керосиновой лампой. - Учись, Сашка, с курями вставать. Все за день успеешь, ничего не оставишь на завтра. Что, не проснешься никак? Иди, оправься, да умойся росой. - И уже за моей спиной, - Катя, ты иде?
Утренняя роса обильная, крупная. Не только умылся - принял холодный душ. Пока добежал до хаты, чуть не продрог.
- Как за калитку выйдем, - глухим отстраненным голосом, проговорил колдун, вытирая мое лицо вышитым рушником, - чтоб ни единого слова я от тебя не слышал.
- Молчи, и думай только о матери, - продолжила инструктаж бабушка Катя. - Пойдешь следом за Фролом, с иконой в руках. Держать ее надо вот так, образом к сердцу. Под ноги смотри! Упаси господь, упадешь, споткнешься, порежешься, или ногу уколешь, все прахом пойдет.
Я сразу смекнул, что придется идти босиком.
- Типун тебе на язык, - беззлобно сказал колдун. - Ну, с богом! Присядем перед дорожкой...
- Ом-м-м...
Я вздрогнул. Этот долгий горловый звук донесся непонятно откуда.
- На ясной заре, на яром восходе, на перекрой-месяце, сойдутся двенадцать колен моего рода во кутном углу под Велесовым стожаром, - хрипло промолвил Фрол. - И пойду я, ваш меньший брат, - продолжил он, поднимаясь, - по разрыв-траве, по крови своей, из сеней в сенцы, из врат в ворота со словом сильным, да отговорным.
- Ом-м-м! - прокатилось под сводами комнат, наполняя мою душу неистовым торжеством.
- И дойду до заветной страны до родимой избы, до своего порога, с хлебом-солью да родовым заклятием, - сказал он уже на крыльце.
- Ом-м-м! - загудело под самым моим ухом.
Фрол запер входную дверь на висячий замок, вытащил ключ и, не глядя, бросил его далеко за спину.
Затухающий месяц все еще расцвечивал траву серебром. Там, где ступал колдун, на ней оставался растянутый черный след. Стараясь не отставать, я невольно ускорил шаг. Почувствовав это спиной, ведущий замедлился, и наша процессия обрела, наконец, гармонию и соборность.
Вспомнив наказы бабушки Кати, я старался думать о мамке, но получалось плохо: ни одного ясного образа из раннего детства. А ведь я ее помню с той давней поры, когда меня еще пеленали и носили по комнате на руках, а мой немощный разум оперировал не словами, не образами, а всего лишь, двумя полярными чувствами: беспомощность, когда ее нет, и душевное равновесие, когда она рядом. Еще даже не человек, а маленький сгусток любви к этому источнику света.
Но память опять и опять, возвращалась ко дню ее смерти.
- Сыночка, - говорила мне мамка, расклинившись на пороге своей комнаты, - чистое полотенце!
В расфокусированном безумием взгляде, как всегда, сырость. Стоять выпрямившись, она уже не могла. Сказывалось побочное действие психиатрической фармакологии - закрепощение мышц. Ведь она эти лекарства употребляла горстями. Ежедневно, три раза в сутки, двадцать шесть с половиной лет.
- Я тебя очень, очень прошу: не забудь чистое полотенце!
Было без пятнадцати восемь. Я опаздывал на работу и очень спешил. Поэтому, не разувшись, прошел в коридорчик, временно ставший моей спальней, принес сразу четыре штуки, и положил на кровать.
