Итак, моя маленькая синьорина да Риальто стала взрослой. И дело было отнюдь не в том, что ее плоть дарила радость мужчине. Мауру наполняла безграничная и мудрая, как сама жизнь, любовь. Я не завидовала ее счастью, ну разве что самую малость.
Сообщив об этом Панеттоне, я потребовала еще один сухарик за честность, и съела его, запивая теплым и сладким травяным настоем.
– Спи, – велела командирша, забирая чашку. – У меня полно хозяйственных забот, с минуты на минуту явятся приходящие служанки. Я наняла для уборки и прочих мелочей двух приличных женщин с соседней улицы.
– И кухарку?
– Готовлю я сама, – Маура гордо выпятила подбородок.
– Синьора Маламоко, – поддразнила я ее. – И что же, синьору Маламоко нравится твоя стряпня?
– Вот сама его об этом и спросишь, когда он вернется после занятий. И если этот стронцо недостаточно быстро выразит восторг, получит поварешкой по голове.
Заснула я с улыбкой на губах. Мне снилась аквамариновая вода лагуны Изолла-ди-кристалло, заключенная в кольцо кварцевых скал. Я парила в ней, широко раскинув руки, и любовалась причудливыми изгибами донных растений, разноцветными камешками и стайками пестрых рыбешек, снующих в глубине.
Когда я открыла в глаза, в окно заглядывала ноздреватая полная луна.
– Ты принес конспекты? – говорила на кухне Панеттоне. – Нам с Филоменой придется немало нагонять.
Карло жевал и отвечал невнятно.
– Директриса? – переспросила Маура удивленно. – Славно. Ее конспекты в любом случае гораздо подробнее и четче твоих.
– Но с тобой ей все равно не сравниться, моя рассудительная, моя деловитая, умненькая, моя…
Голоса затихли, кажется, в кухне целовались. Немного подождав, я кашлянула:
– А меня кормить вы не собираетесь?
Карло вбежал в спальню первым, заключил меня в объятия и звонко чмокнул в щеку. Он был в женском платье, и из-за того, что в движениях сейчас он не пытался походить на юную синьорину, выглядел нелепо.
Я его тоже поцеловала.
– Надеюсь, – произнесла Маура с притворным возмущением, – все здесь присутствующие понимают, что от того, чтобы вцепиться в некие рыжие волосы, меня удерживает лишь моя почти святость?
Расхохотавшись, я предложила ей начать с волос черных.
– Рагацце, – сказал Карло, – как же я по вам скучал.
– Или переоденься, или называй себя в женском роде, – ворчала Маура, поправляя мои подушки. – А то я чувствую себя любительницей мужеподобных дам или женоподобных синьоров. А это неприятное чувство.
Карло послал ей с порога воздушный поцелуй и ушел.
– Какие еще конспекты? – спросила я подругу. – Разве со школой не покончено?
– Удивительно слышать эти слова из уст Аквадоратской львицы, Филомена. Опомнись! Бросить псу под хвост три года жизни?
– За последний месяц со мной произошло больше, чем за все время учебы.
– И что? Теперь ты испытала пресыщение и собираешься погрузиться в вековой сон подобно древнему вампиру?
Именно в этот момент до нашего слуха донесся струнный перебор, и приятный мужской голос напевно сообщил о любви и страсти.
– Кстати, о вампирах. – Маура закатила глаза. – Экселленсе в своем репертуаре.
– Лукрецио? – Поддерживаемая подругой, я поднялась с кровати и подошла к окну.
Одинокая гондола поблескивала лаковыми боками в лунном свете. На ней, поставив одну ногу на борт, стоял сиятельный Мадичи в темном с серебристым шитьем камзоле и с распущенными по плечам волосами. В руках он держал инструмент.
– Моя серениссима, – пропел он, – вы прекрасны.
– Какое чудовищное преувеличение, чудовищный князь. – В зеркало я посмотреть успела, и комплимент меня не радовал. – Отчего вы не вошли в дом?
– Я вампир, моя безмятежность.
– Это всем известно.
– И не могу переступить ваш порог без приглашения.
– Так получите его, – улыбнулась я. – Добро пожаловать, Лукрецио.
Маура, уже вообразившая себя хозяйкой дома с саламандрами, пробормотала что-то о моем легкомыслии, но пошла открывать дверь.
Инструмента в руках экселленсе не было, зато был огромный букет оранжево-черных лилий. Мне он его не отдал, видимо, решив, что я слишком слаба, сунул Мауре, широко шагнул и опустился передо мною на одно колено.
– Серениссима…
