В тысячный раз еврейская жена моя поправила меня:
— В Хайфе. Твоя крепость называется — Хайфа. Она всегда была Хайфой. Там живут наши родичи. Они зовут ее — Хайфа…
Я устал от этого спора. Кто я? Граф Геннегау. Где моя Родина? В Геннегау. Кому я служу? Германскому Императору.
Почему же враги мои — назло мне зовут меня Граф Александр д'Эно? Почему земли мои они зовут графством Эно??! Почему они всю жизнь твердят, что мы — Франция, временно занятая Германией?!
Не хватало мне только всех этих безумных, бездумных споров — где мне служить, — в Яффе, или же — в Хайфе! Дед мой защищал сарацинскую крепость Яффу от мусульман. Жители города, что помогали ему на стенах, зовут город свой — Хайфа и говорят, что сарацины переиначили его иудейское имя. Дед же пишет, что пленные сарацины возвели крепость Яффу на окраине горда Хайфы и никто не виновен в том, что город впоследствии вполз на сарацинскую крепость, а крепость та раскинула стены вокруг иудейского города!
Кто я?! Фон Геннегау, или — все же д'Эно?! Куда я еду служить: в Яффу, или же — в Хайфу? Господи, просвети меня, темного — где у нас завершается Германия и начинается Франция?! Где у них — конец Палестины и начало Израиля?! У меня странное чувство, что я шило меняю на мыло. Из огня да в полымя. И моя собственная жена столь же ненавидит арабов и сарацин, сколь я — ненавистную Францию.
Я видел пленных сарацин, привезенных паломниками из Палестины. Я не узрел большой разницы в них и внешности моего тестя. Впрочем, разница есть — тесть мой иудей лишь на четверть. А на три четверти он… Теряюсь сказать — француз или немец.
Строго говоря, он похож на моего отца, если бы батюшка мой носил ермолку и пейсы. Или наоборот…
Мы лежим рядом на одном супружеском ложе и я целую женин живот, шепча ему слова Любви и Надежды. Ежели сие будет мальчик — его Крестят, чтоб я смог гордиться моим сыном — Рыцарем! А ежели сие — девочка, пусть растет она в доме великого гешефтмахера средь богатства и роскоши…
Я оставляю жене все Права на доходы мои от городских сукновален и доли в торговых делах Исаака из Валансьенна, а мой отец и старшие братья дали согласие, что все это — деньги моих сына, иль доченьки. Сам кюре объявил, что обидеть Паломника — Святотатство. А реббе кивнул, шепнув тестю про то, что Ребекка моя теперь тоже должна соблюдать десятину и вносить свою лепту.
На улице слышен топот множества ног. Это люди мои в боевом облачении торопятся к возведенной мной церкви. Пора.
Я медленно встаю из постели, Ревекка поднимается следом. Мы молча помогаем друг другу одеться. К чему слова? Все уже было сказано и выплакано, и замолено поцелуями много раз…
Я дал мою Клятву. Я Спас мою матушку. Я Верю в сие. Я Обязан теперь Идти Защищать Гроб Господень. Жена моя Верит в Храм. Я — в Божью Волю и то, что за все надо платить. Я не Хочу уезжать. Я Люблю жену и моего еще не родившегося ребеночка. Но я — ОБЕЩАЛ.
И я — Рыцарь. А Рыцарское Слово — дороже всего. Я Верю в сие…
Когда я вышел на улицу и мне подали моего коня, люди плакали, женщины крестили меня, а мужики снимали шапки свои, истово крестились, били поклоны мне вслед и кричали:
— Удачи вам, Граф! Помолитесь за нас перед Гробом Господним! Да ниспошлет Бог Удачу Вам и всем НАШИМ!
Отряд мой уже собрался на площади перед церковью. Прибыли епископы из Намюра и Монса, а из кафедральной церкви Шарлеруа принесли «мироточивую и нерукотворную Богородицу». Люди мои по очереди вставали на колени и причащались пред ней, чтоб Матерь Божия даровала всем нам Святость и Чистоту наших помыслов.
У врат церкви стоял мой отец, моя милая матушка и старшие братья. Мама расплакалась, облобызала меня, братья с чувством били меня по плечам и обнимались со мной на прощание. Каждая из знатных семей по негласному мнению обязана отправить одного из мужчин в Палестину. Только вот… Не возвращается назад почти что — никто. Поэтому братья мои столь крепко обнимали меня и невольно шептали, виновато пряча глаза:
— Ты… Не думай. Ты — не волнуйся. Дите твое унаследует все твое состояние до последнего су! Спасибо тебе, Александер!
