— Что значит «вырос»? – Дрозд занял привычное для него место внимательного и восхищенного слушателя, готового ловить каждое слово слетевшее с уст Домового.
— Что значит «обращенный»? – одновременно с ним спросил Свист.
Сонный вновь улыбнулся, тепло и по–отечески.
— Дрозд раньше задал вопрос, ему я и отвечу первым, — он поерзал на скамье. – Общество дикарей устроено, то есть раньше было устроено, не так, как наше. Если мы находим новых людей в норах, то народ змея множился другим путем – их женщины рожали детей. Вы видели их в деревне. Дети растут, учатся и со временем становятся взрослыми.
Охотник согласно хмыкнул, он словно и раньше все это знал, просто забыл, и вот Сонный освежил его память.
— Просто Змей не в силах создавать новых людей, — надменно фыркнул Дрозд. – Не то, что Отец.
— Дрозд, я почитаю Отца и его дело, но он не создавал нас.
Охотник удивленно захлопал ресницами.
— Домовой, не играй в Ведуна, — беззлобно проворчал Сукоруб, — скажи как есть.
— Мы приходим из другого мира. Отец проводит нас за руку через рубеж, отделяющий нашу долину, от измерения, в котором правят Высшие. Мы – избранные, те, кто удостоился чести предстать перед жестокими божествами и идти по пути Отца.
— Почему я ничего об этом не помню? – Свист крутил в пальцах алюминиевую вилку.
— А ты и не должен ничего помнить о том, что было с тобой до того, как ты оказался в долине. Но наверняка ты замечал, что некоторые вещи ты и так знал раньше, просто забыл. Возможно, тебе что‑нибудь снится такое, чего ты никогда не видел в своей жизни.
— Всем нам что‑нибудь снится, — мрачно отозвался Сукоруб. – И если то, что снится мне – мир Высших, тогда здесь куда лучше, чем там.
— Высшие жестоки и злопамятны. С чего бы это их миру быть таким уж приветливым? – парировал Домовой.
— А мне снится зеленый луг и чистое голубое небо, — глядя в окно сказал Дрозд, — и запах чего‑то такого вкусного.
Свист ничего не сказал, только зубами скрипнул, вспомнив, какое небо снилось ему.
— Продолжай, — попросил он.
— Народ змея тоже был когда‑то поселен Высшими в джунгли под обрывом.
— За что, интересно, их так? – удивился Сукоруб, но рассказчик только развел руками.
— В силу неких причин, жители деревни у реки, забыли не только прошлую жизнь, но и все остальное, избрали Великого Жреца и придумали себе бога. Жизнь вокруг храма Великого Змея пошла своим чередом, вот так вот.
— А женщины в Старом Доме могут детей приводить как дикарки? – этот вопрос неожиданно сильно заинтересовал Свиста.
— Смотря кто, — Сонный подивился интересу десятника.
— Арахна, — выпалил Свист и добавил, немного стушевавшись. – Ну, или Гроза, например.
— Гроза нет, а вот девчушка – вполне себе.
Домовой внимательно посмотрел на Свиста, потом отвел взгляд и прыснул в кулак, отчего охотник еще больше почувствовал себя неуютно, и поспешил задать другой вопрос.
— Но ты еще не рассказал про то, как с дикарями поладил.
— Да тут вообще все просто, — небрежно отмахнулся Сонный. – Просто я рассказал им, что и как на самом деле.
Видя, что товарищи требуют пояснения, он продолжил.
— Я доходчиво объяснил, почему им следует верить в волю Отца, почему нужно трудиться и не бунтовать. Теперь Ломб и несколько его соотечественников каждый вечер молятся Отцу, переиначив свои прежние молитвы, обращенные к Змею. Те, кто присоединится к ним и отвергнет прошлую жизнь, будут освобождены от рабства, и со временем смогут стать равными нам.
— Равными? – удивился Дрозд.
— А что такого? Ломб ничем не хуже покойного Пробоя, между прочим. Вся идея в том, что бы дать нам и им нечто общее, то, что смогло бы объединить бывших врагов. Я думаю, что вера в волю Отца прекрасно справится с этой задачей.
— Умно, — Свист покачал головой. – Скальник по такому случаю сказал бы, что ты пудришь нам мозги. Он терпеть не может все, что связано с молитвами и прочим почитанием кого бы то ни было.
— Скальник не видит дальше собственного носа, точнее просто не хочет видеть. Он удивительно фанатичен в своем неверии, если бы он почему‑то не признавал бы существование солнца, то каждое утро просто завязывал бы себе глаза. Он не понимает, что ножом можно порезать хлеб, а можно выпустить человеку кишки, смотря на что ума хватит.
