* * *
Едва они познакомились, он взял ее собирать яблоки в отцовском саду. Они установили лестницу, постелили на землю скатерть, и он, закатав рукава и рисуясь, карабкался все выше и выше, чтобы добраться до тех яблок, на которые она показывала, — до самых недоступных.
Они обобрали почти всю яблоню, и к концу дня под сенью дерева сидели бок о бок и отбирали — для еды, для хранения, яблоки на желе, и те, что нужно сварить прямо сейчас, срезая бурую гниль острым ножом.
Мрак ощущал ее близость так, что его руки подрагивали, когда он чистил и резал. Молли заметила, потому что ей нравились его руки — длинные пальцы, аккуратные ногти.
Нож вдруг соскочил и он поранил безымянный палец, а она быстро забрала у него нож и отсекла ленту от своего платья, чтобы остановить кровь.
Они зашли в дом — найти холодной воды. Кухня была пуста. Она знала, что делать, и скоро палец был вымыт и перевязан.
— Лучше его поцеловать, — сказала она, склоняя голову, как птица, когда пьет.
Они смотрели друг на друга и совсем не двигались. Мрак осознавал солнечный свет, что ложился расчерченными квадратами на каменный пол, блеск солнца сквозь толстое стекло, солнце в ее глазах, а в зрачках от него крапинки, она осиянна, словно солнце показывает ему тайную дверь.
Он протянул руку и коснулся ее лица.
Через два дня они любили друг друга.
* * *
Она попросила, чтобы стало темно.
— Будто в постели не я, — сказала она, хотя от этого ему стало не по себе.
Мера за меру, он пробрался к ней в дом, где не светились ни одно окно. Кончиками пальцев и лунным сияньем он нащупал задвижку, а когда вошел, увидел, что на нижней ступеньке широкой деревянной лестницы его ждет зажженная свеча. Он взял подсвечник и медленно пошел наверх. Он не имел понятия, куда. Он никогда не бывал в этом доме.
Под его шагами скрипнула площадка. Он спугнул мышь, которая занималась деревянной панелью. На стене висело два портрета маслом — мужчина и женщина в синем, а в конце коридора стоял сундук. За сундуком ему почудилась открытая дверь. Он пошел к ней.
— Вавилон?
— Да.
Его сердце колотилось. Он вспотел. В паху стало тесно.
— Оставь свечу на сундуке.
Он сделал как велено и шагнул в темную комнату, освещенную лишь тлеющими углями в камине. В комнате было тепло. Видимо, огонь горел давно, а теперь ему дали погаснуть.
Он разглядел кровать.
— Молли?
— Да.
— Мне раздеться?
— Да.
Пальто и жилет поддались легко. Он потянул за шейный платок и порвал его о булавку. Пальцы сделались толстыми и неповоротливыми, и он никак не мог отстегнуть клапан на бриджах. Но ни слова, ни проклятия. Мрак молча сражался с неподатливой второй кожей, пока не остался в чулках и рубахе. Затем двинулся к постели.
Он стоял нерешительно, с улыбкой, в ужасе. Молли села, волосы обвили ей плечи и упали на грудь. Внезапно он обрадовался, что так темно.
Она взялась за его рубашку, помогла ему стянуть ее через голову, а затем — откровенно — посмотрела, как он стоит перед нею, восставший, наготове, и прикрыть себя ему нечем.
Обеими руками она провела по его бокам, скользнув по ягодицам и бедрам, наслаждаясь его упругостью, целуя его живот. Она была умела и точна, а он потел от желания и страха. Откуда в ней эта уверенность? Он подумал — но лишь на миг, — первым ли он пришел к ней вот так. Затем оттолкнул эту мысль и крепко прижал Молли.
Они любили.
Живот к животу, губы к губам, его ступни на ее лодыжках, подвернуты под ее ступни. Ее руки на его спине. Его пальцы гладят ей уши, ее плечи меж его руками, что как лапы гончей. Он вдыхал ее возбуждение, он склонял голову и целовал стрелки ее ключиц. Он был в ней, сплавленный с ее позвоночником, так что самый кончик его, казалось, чувствовал каждый ее позвонок. Он подсчитывал ее для себя, путешествуя вверх, в ее рот, чтобы она его произнесла. Она вымолвила его имя — Вавилон. Он путешествовал дальше, чтобы залечь в ее глазах и подсматривать сквозь нее за миром. Он смотрел на себя ее глазами — вот его шея, его грудь, его глаза, полные любви. Неужели это он — ее глазами? Нежный, страстный, чуть неуверенный, он еще не владел тайнописью плоти, но этот новый язык уже наполнил его.
