— Чужая она! Прочь её! Прочь!
— Главное — девка, — отрезала Рогнеда. Распущенные косы покрыли её как дёготь, даже при ходьбе не полоскались, точно кожей облепили — чёрной, иссиня-маслянистой. — Чем тише, тем лучше. Пошли.
И потащила Хильдико за собой. С ними поравнялась рослая Годна — несла лучины, одну отдала княжне. Та недовольно покосилась на огонь. Не надо бы, да ночи летом тёмны.
— Близняшки где?
— Сзади, с Вёсенкой.
— Как это их угораздило?
— Серпы делят, не всем хватает, — слова перекатывались под гортанью — ни дать ни взять через кадык. Бойкий рыжий лепесток окатывал светом литые руки. Если бы не вздёрнутая грудь, кто не знал Годну, счёл бы переодетым парнем. Не иначе, дразнили «двусбруйной».
За ней Невена и Яра волокли соху. Годна сжалилась и одной рукой подхватила оглоблю.
У самых ворот Зоря нырнула в темноту и выловила горшок с песком.
Толпа свернула вправо и вереницей вытянулась вдоль забора. С безлунного неба как сквозь сито посыпалась водяная пыль. Лучины задымились. Рогнеда улыбнулась.
— Дай ночи потемнее, — забормотала худенькая Роса. Шёпот отскакивал от мороси, как пшено колотится в посуде, если встряхнёшь.
— Потемнее? — донеслось из мрака. — Проведёшь нас вокруг города — можно и потемнее.
Рогнедина лучина уже погасла, да и остальные тоже. Зоря накрыла горшок полой.
Женщин облепила чернота: лезла в глаза, в ноздри, в уши — так водяной утягивает за ноги в неурочное купание.
Хильдико не поспевала за Рогнедой. Сокол зорок на свету, в высоте, а не ничком в земле посреди ночи. Вытянула перед собой руку — не напороться бы на что. Даже лица большухи не видела. Спутница выступала уверенно.
— Не отставай, — повернулась к ней. Девушка поняла это потому, что справа сверкнули зеленью Рогнедины зрачки.
И правда, видит в темноте как днём: с горем пополам, но за город вышли. Исчезло жилое тепло, воздух совсем слюдяной. Потянуло влагой. Река рядом.
— Ой, страшно, — сказал кто-то сзади.
— Вот из-за таких вот всё и портится! — застрекотали вокруг.
Комья суглинка скользили под пятками. Комоний Вражек — самое дно. Вода лизнула щиколотки, старшая княжна остановилась.
— Отсюда пашем, девоньки.
Сгрудились, загремели серпы и косы. Их полумесяцы и клювы разом сверкнули в бледно-жёлтом пасвете.
— Луна! Родненькая!
И в самом деле, стояли у самой кромки воды. Слева встал отвесный склон, направо, вдоль реки, они пойдут орать.
Лемех воткнулся в отмель.
— Кого впряжём? — спросил незнакомый голос. Это оказалась Еся, Веснина сестра — прибилась втихомолку в темноте. Или отцова полюбовница разболтала, или знать послала последить.
— Тебя, наверно, — съязвила Рогнеда и подставила грудь под постромы. — Слева от меня держись, кричи вместе со всеми, чтоб я твой голос слышала, — шепнула свейке. — Поняла?
Хильдико поняла. Вместе с Красеной тянула за Рогнеду левую обжу,[74] Лисютка с Горей везли правую. Годна взялась за рогаль[75] и как следует налегла на рало, чтоб прорезать борозду самой, не утруждая Рогнеду.
Зоря шла по свежей ране и, набирая в горсть песка, разбрасывала по всклокоченным комьям:
— Когда наш песок взойдёт — тогда и смерть до нас придёт.
— Выйди вон с нашего села, со всякого двора, — полунапевом подхватывала Годна, без особого труда ворочая глинистый берег.
Все остальные гремели косами, серпами и тараторили на все лады:
— Устрашись-посмотри: где видано, что молодушки пашут, а девушки косят.
Хильдико повторяла за ними, но следила не за сохой, а за масляным кругом луны, на котором, словно догоняя девичью ватагу, семенила с коромыслом фигурка в платье. За спиной её — смутным пятном — то ли домик, то ли… мельница? Облачко легло на колесо, дымка волнилась как речка. Идти за луной. Там и мельницу сыщешь, и хозяйку её… Только не отставать. Высокую девушку с прялкой за поясом… Иди за луной… Не отставай…
— Не отставай, — ткнула в спину Красена. — Затопчут.
Рогнеда уже натянула построму и натужно загребала ногами землю.
— Держи крепче, дура! Ей же тяжело!
Хильдико опомнилась.
Город обогнули наполовину — луна оказалась с противоположной стороны. Вдруг совсем рядом залаяла собака. Женщины сбились плотнее и как одна оглянулись. Соха замерла.