— Противней тебя никого нет, — сказала Раиска.
— А барышня… о, с барышней поговорить — праздник для души! Она, черт побери, и по-французски, и по-аглицки… Про Мастера и Маргариту, про принцессу Диану, про Мэрилин Монро, про Грига и Глюка… про модернистов, абстракционистов, импрессионистов…
Пиво в его стакане кончилось, и он как-то очень изящно, словно сам собой любуясь, налил еще. Посмотрел стакан свой на свет и продолжил:
— Опять же, то взять в рассуждение: тело у холопок от физического труда может ли быть красиво! Животы от репы да брюквы велики, кожа от домотканой одежды груба, лица и руки обожжены солнцем, волосы немыты и пахнут овцой…
— Утопить тебя мало в этом вот пруду, — решила Раиска. — Или в колодце, как ведро. Тут где-то старый колодец есть.
— Иное дело — барышни или барыни, — продолжал он, покачивая ногой, и вид при этом имел самый мечтательный. — Они вырастали в холе и неге, в шелках да батистах, спали на перинах, ходили по коврам да по паркетам, потому у них ножки точеные, талии тонкие, ручки словно фарфоровые, пальчики длинны, ноготочки розовы, словно перламутровы, волосы шелковисты, кожа нежна… Вот что такое барышня!
Раиска ухватила обеими руками подол сарафана, одним рывком завернула на голову и сбросила на траву, оставшись в чем мать родила. Тихонько мурлыкая, осторожно ступая по игольнику, спустилась с берега и — ах! — упала, опрокинулась на спину в воду, как всегда делала, когда купалась в незнакомом месте, не зная глубины.
— Барин! — сказала она оттуда. — Жарко, чать. Поди со мной купаться.
Но тот сохранял полное спокойствие.
— Иди ко мне, — звала холопка. — Али стыдишься раздеться? Небось, ноги волосаты, пузцо арбузиком, суставы скрипят…
Он встал, и Раиска тотчас подалась к своему берегу. Нет, он не намеревался купаться с нею. Да ведь и она не хотела этого! На черта он ей сдался? Просто у нее не было иного способа сбить с него это высокомерие. А тут почувствовала опору в их противоборстве: он стар, а она молода. Он некрасив, коли разденется, а она как раз напротив. Чего ей стыдиться!
Вышла из воды, не жеманясь, провела несколько раз по груди да по бедрам ладонями, сгоняя с тела капли воды и прилипшую ряску.
— Чтоб тебе по ночам это снилось, — приговаривала она. — Чтоб тебе не спалось, проклятому! Чтоб ты зубами ляскал, как лиса на виноград.
— Невозможно себе представить, — сказал он сам себе, но Раиска услышала, — чтоб так вела себя пушкинская барышня-крестьянка. Налицо явная испорченность нравов. Вот что такое оставить своих подданных без барского присмотра.
Он опять сидел в прежней позе, покачивая ногой, и смотрел на нее, словно она на сцене, а он в зрительном зале.
— У тебя никогда не было девушки так прекрасно сложенной, как я, — заявила Раиска, вставши в полный рост перед ним и закручивая в узел мокрые волосы. — У тебя никогда не было и не будет девушки с такими густыми волосами, как у меня, с такой восхитительной кожей, с такими красивыми прямыми ногами. Меня, холопку, а не какую-то там барышню можно поставить обнаженной в самом людном месте — все будут любоваться, и ни у кого не возникнет грязных мыслей на мой счет, потому что я прекрасна, и нет во мне изъяна! Ты понял, помещичье отродье?
— Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, — в задумчивой тональности произнес «помещик».
Текст библейский, знакомый ей, он читал хорошо, но Раиска была очень ожесточена.
— Во тебе! — сказала она, показав ему кулак, после чего надела сарафан столь же быстро, как и сняла, словно это мешок: он был ей великоват.
— Не смотрите на нее, что она смугла, — проговаривал он негромко и задумчиво, — ибо солнце опалило ее: сыновья матери разгневались на нее, поставили стеречь виноградники, а своего виноградника она не стерегла…
— А барышни твои, — уж совсем добивала она его, — что в шелках да батистах выросли, худосочны, прыщавы, у них бледная немочь или еще что похуже. От них и дети родились золотушные да чахоточные, потому вы, баре, и вымерли, как динозавры. Произошел естественный отбор.
— Запомни, холопка, — сказано ей было с другого берега, — никогда я не польщуся на девицу неблагородных кровей.
