— Если вы что-то продаете, то лишь потеряете здесь время, — тон, ледяной, как ветер в Арктике. — Мистер Кирни приходит только по вторникам и четвергам.
— А если я хочу построить мост в пятницу? — спросил я. — Шутить изволите?
— Дела идут так себе?
Она вернулась к кроссворду.
— Какие уж тут дела.
— Может, они пошли бы в гору, если бы мистер Коллинсон и мистер Кирни почаще захаживали на работу.
Она отложила шариковую ручку, оранжевый лак на ногтях гармонировал с помадой и румянами. Глаза у нее, я заметил, были синими. С оранжевым их цвет не сочетался.
— Мистер Коллинсон умер пятнадцать лет тому назад. Мистеру Кирни семьдесят семь, и он приходит сюда лишь для того, чтобы удрать от своей жены. Его жена, должна добавить, сука. Что же касается строительства мостов, то мы их не строим. Мы их проектируем. А если точнее, объясняем людям, как их проектировать. Но последние девять лет к нам никто не обращался.
— Процветающим ваш бизнес не назовешь, — покивал я.
— А что вам, собственно, нужно? — она поставила локти на стол, оперлась подбородком на руки. — Можете мне что-нибудь рассказать. Я не против. Делать-то все равно нечего.
— Вы давно здесь работаете?
— Тридцать лет.
— Меня интересуют некоторые сотрудники, вашей фирмы, которые давно уволились.
Она улыбнулась.
— О, значит есть возможность посплетничать. Кто? Я знаю всех.
— Мужчина по фамилии Майзель. И его жена. Майзель вроде бы был инженером.
— Вы из кредитного бюро?
Я покачал головой.
— Коп?
Опять покачал.
— Извините, я в некотором роде репортер.
— Не с телевидения? — в ее голосе слышалось разочарование.
— Нет. Я работаю у Френка Сайза.
Как обычно, зазвучали фанфары, под грохот барабанов опустился подъемный мост. Так случалось практически всегда при упоминании имени Френка Сайза людям, которые только и мечтали, чтобы на них обратили внимание. А таких было более чем достаточно. Они не просто отвечали на ваши вопросы, они стремились выплеснуть на вас все, что знали. Часто я слышал от них то, что они не говорили никому, из-за стыда или страха. Но стыд и страх отставлялись в сторону, когда появлялся шанс увидеть свою фамилию на газетной странице или свое лицо на экране телевизора. Иной раз мне кажется, что я знаю причину их откровенности: они хватались за последнюю возможность обессмертить себя. Но полной уверенности у меня нет.
— Меня зовут Фоуб Мэйс, — представилась женщина с оранжевыми волосами.
— Я Декатар Лукас.
— А почему вы не записали?
— Что?
— Мои имя и фамилию.
Им нравилось, когда что-то черкали в блокноте. Возможно, это время они использовали для того, чтобы придумать новые подробности к своему рассказу.
— Мы уже ничего не записываем. Это устаревший метод.
— Но нельзя же полагаться только на память? — воскликнула она. — Если я что-то не запишу, то обязательно забуду.
— У меня в кармане портативный магнитофон, — ответил я. Отдернул рукав и на мгновение показал ей часы. — Эти часы на самом деле высокочастотный микрофон с направленными датчиками. Вы знаете, такими пользуются астронавты.
Она кивнула.
— Я слышала о них. По телевизору.
Разумеется, слышала, подумал я. Не знаю, с чего я решил солгать ей. Может, потому, что она очень уж скучала. А так я давал ей пищу для разговоров на целую неделю. Если ей было с кем поговорить.
— Так вернемся к Майзелю. Он работал здесь в пятьдесят шестом или пятьдесят седьмом?
— Возможно. А что он натворил?
— Понятия не имею. Может, он уже и умер.
Она фыркнула.
— Наверное, от пьянства.
— Так он работал здесь инженером.
— Инженером! — пренебрежительно воскликнула она. — Он был чертежником, да и то четыре недели. Мистер Коллинсон лично уволил его. Аккурат перед тем, как серьезно заболел.
Я кивнул.
— А жена Майзеля? Она тоже здесь работала?
Вновь она фыркнула.
— Какая жена? Билли Майзель никогда не женился. Каждую ночь он где-то шлялся, а когда утром заявлялся на работу, пахло от него, как от бутылки джина. И рассказывал столь невероятные истории, что слушатели не могли сдержать смеха. Чувствовалось, что такой образ жизни ему по душе.
— Когда он здесь работал?
— С пятнадцатого мая пятьдесят шестого года по пятнадцатое июня того же года.
