Вполне возможно, что родина хлеба — Древний Египет и раб-пекарь в Древнем Риме ценился во много раз выше, чем раб-гладиатор. Но что говорят ваши мифы и легенды насчет того, сколько в среднем съедал человек в год хлеба в этих древних Египте и Риме? Неизвестно? А мне известно, что вы, уважаемая Анечка, съедаете в среднем сто сорок килограммов. Ну, если вы лично и меньше, то такой, как начальник сухарного цеха Доля, хоть это ему не впрок, вам «подмогнет», и в среднем, по статистике, за вами, Анна Антоновна, почти полтора центнера.
С того дня, как после войны отменили карточки, нет в булочных пустых хлебных полок. А это значит, что мы бесперебойно даем продукцию. Пекарь есть пекарь, его дело печь хлеб. Если где-то можно было с меньшей болью остановить производство, поменять старую технологию на новую, ручной труд на машинный, то у нас это все проходило с сердечными страданиями. Какое уж тут равнодушие! Можно, милая девушка, оставить человека на день-другой без шляпы, без зонтика, без транспорта, даже без света — без хлеба нельзя.
Всего этого он не стал говорить Анечке, это были его собственные знания, и он не навязывал их другим.
В конце дня он опять услышал голос Анечки Залесской. Она звонила из проходной: пришла экскурсия из школы.
— Вот вы и взбодрите их, — сказал Полуянов, — возглавьте экскурсию, сбейте с них равнодушие. Пусть заволнуются, проникнутся, увидев, как рождается хлеб. Желаю успеха, Анна Антоновна!
Хлебокомбинат с кадровым вопросом столкнулся недавно; то ли война, живущая в памяти людей, надолго сделала привлекательным хлебное производство или по какой другой причине, но до последнего времени этой проблемы на комбинате не знали. Когда же она нагрянула, Федор Прокопьевич какое-то время отказывался верить. Все это не укладывалось в голове. На предприятие, с которого люди уходили на пенсию с двумя записями в трудовой книжке: «принят» и «уволен», которое для большинства было не просто местом работы, а судьбой, никто уже не стремился.
Он позвонил приятелю, главному инженеру инструментального завода. Тот как-то странно засуетился, словно хлебокомбинат собрался сманить к себе его рабочих: «Неужели сейчас только клюнуло? Неужели всерьез надеешься одним махом ликвидировать дефицит? Не надейся и не мечтай. Жилья ты не строишь, профилактория у тебя нет, даже детских яслей не имеется. Так что, дружочек, нажимай на автоматизацию. По моему мнению, в твоей пекарне людей вообще не должно быть». Полуянов обиделся: «А ты хоть раз видел эту мою пекарню? Там уже от автоматики ногой ступить некуда. Впрочем, кому я плачусь? У вас же вывеска от первого до четвертого этажа: приглашаем, ждем, гарантируем. Художественное изделие. Квартиры даете, профилакторий работает, чего вывеску не снимете?»
На смешке поговорили, но не по-доброму. Федор Прокопьевич расстроился, поднял на ноги профсоюзный комитет: не терпелось быстрей ликвидировать проблему. Даже запланировали встречи с выпускниками школ своего района. Полуянов сам побывал в одной, но больше не пошел. С первых же минут все полетело, понеслось по наезженной колее пустопорожних речей, от которых у Полуянова наполнилось тяжестью тело и загудело в голове. «Здесь много прозвучало слов о нашей продукции. Даже стихи читали, — сказал Федор Прокопьевич десятиклассникам. — Но нашему хлебокомбинату от этих слов, простите за откровенность, ни жарко ни холодно. Комбинату нужны работники. Я знаю, что многие из вас уже выбрали себе профессию. Наверняка здесь сидят и смотрят на меня будущие врачи, учителя, инженеры. А где, ребята, пекари? Где те, кто создает хлеб наш насущный?» Учительница придвинула к нему листок: «Мы заседаем уже полтора часа. Завтра у ребят районная контрольная по алгебре».
Он вспомнил все это уже не в кабинете, а в подсобной комнатке, где на стене висели в три слоя белые халаты, а тумбочку венчала электрическая плитка с большим алюминиевым чайником. Здесь, в темном углу, уютно приткнулись два старых кресла возле обшарпанного журнального столика. Подсобка по проекту предназначалась для противопожарных целей, имела три выхода — в коридор, в приемную и в его кабинет; над халатами висел план эвакуации административных отделов в случае пожара, а над тумбочкой с электрической плиткой — три симпатичных баллончика огнетушителей. Ему нравилась эта комнатенка, и, когда накатывала срочная работа — доклад, отчет или выступление перед избирателями, — он устраивался в кресле за журнальным столиком, предварительно закрыв изнутри двери в коридор и приемную. Телефонные звонки, голоса, вопрошающие, где он, куда подевался, доносились как с другой планеты. Наверное, оттого, что он не носил из дома бутербродов, а запивал чаем чаще всего образцы комбинатской продукции, иногда бракованной, вроде сегодняшних сухарей, женский персонал отделов сложил о нем слезную легенду как о муже-мученике, которого дома не любят, не жалеют, не кормят, не берегут.
