— Конечно, без работы не останетесь, — сказал директор Колесникову, — но что все же за причина, почему от нас уходите?
— Я тут работал как мог, старался без малого двадцать лет. Выговор давали — не спорил. В премии отказывали — не плакался. А подлянку переносить не желаю, — хриплым голосом сообщил Колесников. Охрип он давно, но сейчас казалось, что от волнения.
— Какую… — Полуянов не решался повторить эту «подлянку». — Какую же такую несправедливость вы обнаружили? Давайте начистоту. Обвинение серьезное.
И Колесников рассказал. Сначала Федор Прокопьевич ничего не понял: какой-то «подсадной», какой-то «кабан»… Потом разобрался. Оказалось, что «кабан» — это сам Колесников, а «подсадной» — новенький ремонтник Миша Гуськов. Этого Гуськова, по словам Колесникова, Костин «обработал и сделал в бригаде своими ушами». Парень подслушивает, шпионит, а потом всех продает. С Гуськовым был у Колесникова разговор, тот от всего отказался, но факт, что он доносит все Нолику, остался фактом.
— Чушь все это, Колесников, и глупость, — расстроился Полуянов, — слушать нечего. Быть такого не может, значит, и не было ничего похожего. Заберите свое заявление, придете с ним позже. Постараюсь разобраться.
Обычно Федор Прокопьевич не разглядывал Костина, просто ощущал его присутствие в своем кабинете. Когда же взглядом задерживался на лице Арнольда Викторовича, на его ладной, спортивной фигуре, то помимо воли восхищался: красивый, подлец. И сейчас, мельком взглянув на главного инженера, он подумал о нем теми же словами, а вслух спросил:
— Что у вас произошло с Колесниковым? Написал заявление, собирается уходить. Обижен.
Костин поставил локоть на стол, погладил ладонью щеку. Что известно директору? Федор Прокопьевич поспешил ему на помощь:
— Начинайте сразу с Гуськова.
Арнольд Викторович улыбнулся, сомнений больше не было: директору кое-что известно.
— Арьергард, Федор Прокопьевич, есть арьергард. Тут свои законы, свои методы. Да, Гуськов, с определенной точки зрения, их предает. А каким способом еще можно узнать, кто из них в обеденный перерыв побежит в винный отдел, кто прихватит пару коробок с тортами, так сказать, через забор, навынос, а кто вообще в рабочее время выстругает что-нибудь для дома, для семьи, точнее — для продажи?
— Не понимаю. — Полуянов все уже понял, но признаваться в этом не хотел. — Какие винные отделы? Что за торты навынос? Вы о какой частной лавочке ведете речь, Арнольд Викторович?
— Я веду речь о самом отсталом звене в нашей ремонтной службе. О бригаде Колесникова. Вам известен способ, как узнать, что творится в этой бригаде? Так могли бы мне об этом сказать. Я же не знал, как разобраться с ними, и внедрил Гуськова.
— «Внедрил»! Ну и словечко нашли, Арнольд Викторович.
— Не в словечке дело, а в результате. Теперь, если кто в магазин собрался, я ему навстречу: «О! А у меня к тебе как раз дело». И коробочки с тортами в тайничке конфискую, и так далее, Федор Прокопьевич, и тому подобное. Поэтому Колесников и сбегает прочь. Не из моральных побуждений, а почувствовал, что делать ему здесь нечего.
Полуянов понятия не имел, как выйти из этого разговора: чем дальше в лес, тем больше дров.
— А о Гуськове вы подумали? Чем же вы платите ему за эту добавочную работу?
— Благодарностью, Федор Прокопьевич.
Нет, не смутил он Костина. Плевать Нолику — Полуянов впервые мысленно произнес его прозвище — на Гуськова, которому так или иначе будет худо от фискальства.
— Легко вам с такими, как я, иметь дело, а попробовали бы с такими, как Колесников, — сказал Костин.
— С вами тоже не просто, — растерянно произнес Полуянов.
Костин поспешил его успокоить:
— Все дело в словах, Федор Прокопьевич, а не в сути дела. Слово «фискальство» не из приятных, я понимаю. А суть такова, что Гуськов, чистый, наивный парень, сам пришел ко мне и рассказал об их художествах. А Колесникову все это дело надо было затемнить и поломать, вот он и написал заявление. Он вам, конечно, тут что-то говорил, да недоговорил. Он торговаться пришел: или я, мол, или Гуськов. Вы, по его расчету, выберете бригадира, а Гуськова в шею. Но до этого у вас, видно, не дошло. Только заявление свое он вам больше не принесет. Поверьте…
