– Ну, давай, бери, что же ты! – заторопил его Сергей.
– Портсигар украли!
– Что?
– Портсигар украли фамильный, подарок отца, – дрогнувшим голосом произнес Всеволод.
Сева стал осматриваться и увидел рядом с собой элегантно одетого франта с прилизанными волосами.
– Это он, касатик! – сказала Долгорукову невесть откуда взявшаяся крохотная старушка, указывая на франта.
– Что? – не понял Сева.
– Да он, хлыщ этот самый, у тебя, касатик, из карману что-то вытащил и другому такому же хлыщу в толпу передал. Своими глазами видела, милостивец ты мой. Чай, не слепая!
Всеволод Долгоруков поднял помрачневшее глаза на франта. Тот дернулся было, но Сергей уже крепко держал его за руку.
– Вы не имеете права, – торопливо произнес франт, пытаясь высвободиться из цепких рук Юшкова. – Это возмутительно! Я решительнейшим образом протестую против подобного со мной обращения!
– Верни портсигар!
На крик подошли усатые крепкие ребята из ближайшей полицейской части, вежливо поинтересовались, что произошло, и, выслушав, повели вдруг затосковавшего франта в участок.
– Он, он это, – семенила за ними старушка. – Своими глазами видала, милостивцы вы мои… Руку-то ему в карман, а там блеснуло что-то…
Из участка Сева с Сергеем отправились обедать. Долгоруков был явно расстроен и, не доев, скоро распрощался, так и не сказав, куда направился.
Он вернулся часов в шесть вечера, раскрасневшийся и весьма возбужденный.
– Ты откуда такой? – спросил его Сергей.
– Потом расскажу, – быстро ответил Сева и ушел в свою комнату.
– Да что случилось? – прошел вслед за ним Сергей и увидел, что Сева достает из комода «Смит и Вессон», оставшийся после отца, служившего в молодости прапорщиком на Дальнем Востоке. – Это зачем?
– Надо, – ответил Всеволод.
– Не пущу, пока все не расскажешь, – безапелляционно заявил приятелю Юшков.
– Нельзя, ты можешь испортить все дело, – ответил Сева.
– Не испорчу. Говори, – не отставал Серега.
– Ладно. Я ходил в участок, разговаривал с вором.
– Тебе разрешили?
– Разрешили. Ты же знаешь, полицеймейстер мой родственник…
– Так, дальше…
– А вор попался упрямый, как осел. Долго запирался: никого не знаю, ничего, мол, не ведаю… Тогда я обещал ему, что если он поможет вернуть портсигар, я вытащу его из участка. Насилу согласился. Потом написал записку к своим коллегам по ремеслу, дал их адрес и взял с меня честное слово, что я ничего никому не скажу. И пойду к ним один.
– А что за адрес? – спросил Сергей.
– Ты не поверишь, это на нашей… – начал было Сева, но, спохватившись, произнес: – Тьфу ты, не могу, извини. Я же слово дал. В общем, жди меня через час.
Нет, Долгоруков не боялся идти в логово законопреступников. Просто немного смущал адрес: Маросейка, дом Симонова. Он знал этот дом, что стоял почти напротив храма Николы Чудотворца и имел репутацию превеселого. То бишь дома с девочками…
Сева не без волнения подошел к шикарному подъезду и постучал в дверь тяжелым медным кольцом. Двери почти тотчас открылись, и весьма премиленькая горничная спросила:
– Вам кого?
– Я по записке… Вот, – ответил Долгоруков и показал горничной клочок бумаги. – Мне нужен господин Шпейер.
– Проходите, – не очень уверенно ответила барышня и отступила на шаг, пропуская Севу в прихожую.
Потом они поднялись по мраморной лестнице на второй этаж, и в небольшой гостиной перед кабинетом-библиотекой горничная попросила подождать.
– Хорошо, – ответил Сева и покорно присел на диван.
Ее не было минуты две. Потом горничная вышла и жестом пригласила Долгорукова войти. И Сева вошел…
На него выжидательно уставились три пары глаз. Одна принадлежала смешливому молодому господину, почти юноше с легким румянцем на щеках. Он был щеголеват, черноглаз, а вздернутый нос делал его лицо немного нагловатым и крайне притягательным. Некая легкая азиатчинка, которую едва можно было уловить в его облике, вместе со взглядом черных бездонных глаз и нахально вздернутым носом делали молодого человека столь обаятельно привлекательным, что ему с первого же взгляда невозможно было не довериться. Наверняка в него охапками влюблялись юные гимназистки и зрелые женщины, и охотно верилось, что он пользовался их доверчивостью. И вообще, из всей троицы, находящейся в комнате, он был самым располагающим.
