— Ревность…
— Интересно, — усмехнулся Федор Лукич. — Кто успел… От кого вы могли услышать такое? Лезть в личные дела…
— Простите, Федор Лукич, может быть, вам это не очень приятно, но, увы, следователь иной раз вынужден касаться личной жизни людей. В интересах дела… Скажите, какие отношения были между Мариной, Осетровым и Авдониным?
— Я считаю, что есть область, куда не имеют право вторгаться даже родители, — ответил Гай, глядя прямо в глаза следователю.
— Она с вами не делилась?
— Нет. Но если бы это было и так… Я бы выслушал, но не дал никакого совета… Что, парадоксально?
— Но совет отца! — возразила Ольга Арчиловна. — Добрый, чуткий…
— Поверьте, дорогая! — воскликнул Гай и, спохватившись, стал извиняться: — Ради бога, извините, Ольга Арчиловна… Вы же для меня по возрасту… Так вот, мое правило: в личную жизнь дочери не вмешиваться…
Он замолчал, словно давал понять: на эту тему распространяться больше не намерен.
«Ну что ж, — подумала Дагурова, — наверное, у него есть основания так говорить. Или пытается что-то скрыть?»
Она решила пока не слишком нажимать. Человек не камень. А пережить Гаю за какие-то последние десять часов пришлось немало.
— Я хочу поговорить с вашей дочерью, — сказала следователь.
— Пожалейте ее, — умоляюще сложил руки Гай. — Представьте ее состояние… Совсем ведь ребенок…
— Федор Лукич, поймите и вы меня. Дыма без огня не бывает. И мое любопытство не праздное…
— Ну хотя бы не сегодня. Пусть придет в себя. Я готов давать вам любые показания… Не мальчик ведь, вижу, это не просто разговор, это допрос…
— Да, и мы оформим его протоколом. А насчет вашей дочери… Хорошо, постараюсь ее сегодня не беспокоить. Если в этом не будет крайней необходимости… Но вернемся к Авдонину и Осетрову.
Федор Лукич посмотрел на Дагурову с благодарностью.
— Ревность… Ревность, — повторил он. — А ведь, знаете, ни тот, ни другой внешне это не проявляли. Во всяком случае, при мне.
— А любовь?
Гай виновато улыбнулся.
— Нил дружил с Мариной с детства. Возможно, это чувство переросло в любовь. У них какие-то свои темы для разговоров, точки соприкосновения. Какой девочке не нравится покровительство юноши? Но последнее время я их вместе почти не видел.
— А раньше?
— Раньше? Раньше он мог проделать двадцать километров на лыжах, в пургу, чтобы повидать ее в Шамаюне. А вывод делайте сами.
— Понятно. Теперь об Авдонине.
— Тут ответить будет посложнее. Эдгар Евгеньевич почти вдвое старше Марины…
— Что же, разве не бывает?
— Разумеется, бывает. Сколько хотите. И в жизни, и в литературе. Только я хочу сказать, что мужчина в таком возрасте проявляет свои чувства более сдержанно.
— А по-моему, наоборот, — возразила следователь.
— Да? — удивился Гай.
— Возраст раскрепощает. Это в молодости мы стеснительные…
— Эдгар Евгеньевич оказывал Марине знаки внимания, — сказал Гай.
— В чем это выражалось?
— Привозил из Москвы различные безделушки…
— Они переписывались?
— Не знаю. Дочь ведь здесь со мной бывала только во время каникул. А выспрашивать у воспитателей в интернате… Нет, это недостойно.
— Когда они познакомились?
— Три года назад. Я почувствовал — что-то в ней заинтересовало Эдгара Евгеньевича. Но тогда она была и вовсе ребенок… Потом в каждый приезд вечерами у нас пропадал. Уже темно, поневоле начинаешь беспокоиться, как он доберется до «академгородка», мало ли — волки, медведь-шатун… А он ей все о Москве, о знакомых артистах. О Париже… За полночь засиживался. — Гай вздохнул.
— Значит, она ему нравилась?
— Если бы не нравилась, не вел бы себя так. Как вы думаете?
Гай вдруг прислушался. И Дагурова различила звук автомобиля. Как только улетел вертолет, ей все время казалось, что они теперь оторваны от привычного механизированного мира и в него можно добраться лишь звериными тропами. Напротив окна резко притормозил автофургон «Москвич» с надписью: «Почта». Из кабины выскочил молоденький шофер и направился прямехонько к дверям дирекции.
Гай недоуменно посмотрел на часы, на следователя. Такая ранняя весть тревожила…
— Можно? — заглянул в дверь водитель.
— Да, Гриша. Что это спозаранку? — поднялся ему навстречу Гай.
