Из толпы старались пробиться вперед художники. К перекладине на столбах идут двое усатых матросов с остро отточенными саблями. За ними боцман Корноухов, как теперь называют Ивана Черного.
Вперед выходят адмирал, Накамура-сама, Уэкава. Чиновники стоят поодаль полукольцом.
«А шхуну надо будет еще освятить, – думает Путятин. – Дай бог, чтобы сошла благополучно!»
Колокольцов докладывает адмиралу, держа руку под козырек. Путятин что-то отвечает.
– С богом! – добавляет он громче.
Колокольцов подымается на стапель, оглядев шхуну, еще раз озирает все вокруг. В его глазах промелькнул живописный кружок из смуглых лиц и ярких кимоно.
Александр сходит с помоста. Матросы убирают трап.
Остро и холодно смотрит на него Сайо. Она волнуется?
– Готовьсь! – скомандовал Колокольцов, подымая голову. «Она, как всегда, безразлична?» – У рычагов! – резко раздается команда в рупор.
Враз два острейших клинка подняты черными от смолы и загара руками матросов в красных рубахах.
– Ру-би концы!
Сверкают клинки, враз перерубают канаты.
– Так вот они чему учились! А мы сначала думали, что хотят кому-то головы рубить! – тараторят старики.
Все увидели, как ловко обрубались канаты.
Матросы, приподымая, сдвинули раму рычага под носом судна, потревожили его. Пока не всем заметно, а шхуна, освобожденная от канатов, стронулась.
Путятин видит, что она пошла вместе со всем пусковым устройством и кильблоками.
Матросы еще чуть налегли на рычаги, и шхуна поползла быстрее.
– Ура-а-а! – грянули матросы.
На корме корабля выше подняли развернутые знамена.
– Ура-ра-а-а! – кричали красные и черные ряды, и множество фуражек, шапок и японских шляп полетело в воздух.
– Э-э! О-о! А-а! – закричали вдруг, как в ужасе, тысячи голосов.
Словно вздрогнув от этих криков, шхуна, выходя на насаленный помост, пошла быстрей. Она мгновенно пронеслась по всему настилу, прыгнула с обрыва вместе с полозьями, знаменами и людьми.
Послышался плеск и шум воды. Шхуна стояла на поверхности бухты. Под ее бортами всплыли полозья. К шхуне подошли шлюпки и лодки. Матросы убирали всплывшие кильблоки. Шхуна на воде!
– Поехали впятером и все веселые! – говорили матросы в черной шеренге про своих товарищей.
На шхуне все целы. И японец, и молодые матросы с древками знамен, старики Аввакумов и Глухарев с развернутыми полотнищами склабятся от радости, словно на масленой качаются на качелях.
– Ура-ра-а, ура-ра-а! Банзай! – как в безумии кричала тысяча людей. Все прыгали, обнимались и целовались, и мусмешки, и дети, и воины с саблями, и морские солдаты.
Путятин гордо закручивал ус и трясся от счастливого смеха. Накамура отвечал ему значительной улыбкой и сдержанными поклонами. «Знал ли я, думал ли два года тому назад, когда мы впервые всходили к послу на «Палладу»!»
В толпе на горах еще и ругались, кричали, жаловались, что не успели ничего увидеть. Думали, что шхуна поползет медленно, часами, как обычно шли на катках к воде большие суда местной постройки. А она пошла и спрыгнула, и только послышался всеобщий крик, а она уже на воде! А мы надеялись, что пройдет день или полдня, и мы ели... И вот она сама в море, плывет, а матросы там корячатся от смеха и радости.
Оркестр грянул «Славься ты, славься...».
К стапелю подкатили бочки с сакэ. Гнездо, с которого ушла шхуна, застлали досками, появились козлы. На них опять свежие доски. Сверху закрывалось все скатертями. Тут же устанавливались дощатые скамьи для пирующих. Вспыхнули костры. За гигантским столом вперемежку рассаживались японские мастеровые и моряки. «Обед от адмирала Путятина!» А из сэнкокуфунэ к стапелю все катились низкие, короткие бочки, как толстые колеса, с иероглифами на крышках, означающими, что это сакэ фирмы господина Ота.
Хэйбей с радости толкнул Таракити в бок, подпрыгнул и лягнул его пяткой.
– А наш дайкан Эгава построил в Урага западное судно, которое не может сойти со стапеля! И не может ходить по воде? Как думаешь?
Хэйбей от восторга запрыгал и лягнул приятеля обеими ногами.
– Корабль назвали «Асахи-сее»[67]! А ты знаешь, как его зовут плотники в Урага на верфи? «Пустые хлопоты»! А не «Восходящее солнце».
