– Ну как ты, понял теперь закон кораблестроения? – спросил боцман без уха.
Таракити понимал, что ему позориться нельзя. У каждого народа свои танцы и свои обычаи. Сперва, когда крестьяне видели, как матросы по утрам шагают, шеренгами перебегают, ложатся, потом вскакивают, бегут и машут ружьями, тычут ими в воздух, они не могли понять, что делается. Зачем? Как и все старики, Ичиро объяснял: это такие танцы. У всякого народа свои обычаи! Еще он говорил: бедность порождает воров. И еще: исполняй обычай того места, где находишься.
Таракити пил из кружки, как русские, будто бы не первый раз. Ичиро громко объявил соседям и попросил передать всей заморской армии матросов, что очень благодарен и перед отъездом всех их точно так же угостит сам. При этом махнул рукой, как Глухарев, когда тот приказывал подкатывать лебедку к стапелю.
...Тут бакуфу, посольство, плотники, метеке, матросы – все за одним столом. Русские зовут князя Мидзуно «старый гиляк Афонька». Тот сидит и не шелохнется. Тут же Ота и Оаке и старик Ичиро. Все перепуталось. Это уже революция. Так думает Накамура и уже не боится и не ерзает. Сакэ помогает всем занять правильную дружескую позицию.
Путятин замечал матросские хитрости. Приказывал поставить всем японцам маленькие чашечки, а его надули. Что за народ! Как же их не лупить! Что за отрада русского человека! Обязательно споить гостя! Видно, решили испытать и угостить по-свойски, из уважения, – мол, посмотрим, сильны ли вы в главном. А, мол, работа что! Дураков работа любит! Так?
Обед начался тихо, но понемногу все разговорились, и казалось, что вскоре уже никто не обращал внимания на адмирала и представителей наивысочайшего в мире правительства, словно не впервой пили с ними.
Поднялся Путятин, и вмиг все стихли, отставили стаканы и чашечки.
– Скажите, пожалуйста, как ваше имя? – спросил адмирал, обращаясь к Таракити.
– Встань... встань, – подтолкнули матросы плотника.
Таракити приподнялся.
– Таракити...
– Пожалуйста, Таракити...
– У вас ведь фамилия Уэда? – подсказал кто-то.
– Вот, Уэда-сан, спасибо за работу. Вам передается мой подарок от русского царя за помощь и старание.
Адмирал отстегнул от петли мундира цепочку, протянул плотнику свои карманные часы. Подозвал Таракити к себе, обнял его и поцеловал.
– Теперь вам надо учиться самому составлять чертежи, – тихо сказал Путятин и взглянул на Накамура-сама. – А ваше имя? – обратился он к следующему рабочему.
– Кикути, – отвечал пожилой плотник.
– Оаке! – раздались голоса.
– Оаке-сан, Кикути-сан... благодарим вас...
Пещуров передал приготовленный подарок – циркуль и набор карандашей.
– А ваше имя?
– Ватанабэ...
– Спасибо, Ватанабэ-сан...
«Дойдет ли до меня очередь? Упомянут ли меня? Наверно, нет. За мои песенки я не буду вызван. Это все же критика!» – думал Хэйбей.
Путятин всем давал подарки и всех называл «сан», но Хэйбея он так не назовет, хотя ведь знает, что я тоже назначен артельным старостой и что если оправдаю доверие правительства, то получу фамилию. Да, вот и мы – простые люди – делим славу и стараемся взять себе фамилии получше. Хэйбей решил, что если его утвердят в звании, то возьмет фамилию Цуди. Путятин, кажется, не всем дает подарки. Вот он смотрит прямо в лицо Хэйбея и улыбается, как знакомому. Хэйбей просиял. Но так больно, так обидно, если не удастся утвердиться в звании. Ведь звание-то небольшое, самое низшее – пеший воин! А могут не произвести, хотя он работает не хуже других!
– Как ваше имя? – спросил Путятин.
– Мое? – как бы обиделся Хэйбей.
– Твое имя? Встань! – заговорили плотники.
– Мое?
Путятин что-то сказал. Хэйбей не стал ждать перевода. Он гордо встал и громко, как матрос, отчеканил:
– Хэйбей-сан!
Раздался громкий хохот, начался визг, кто-то заикал. «Гиляку Афоньке» стало дурно.
– Ну, брат, сам себя произвел!
– Возвел в «сан»! – смеялись матросы, сообразившие, в чем тут собака зарыта.
– Хэй-бей-сан... Хэй-бей-сан! – повторяли японцы, давясь от смеха. – Сам себя назвал «сан»! Так еще никто и никогда не отвечал. Ну, певец, сочинитель! Ну, артист! Вот уж фокусник...
Японцы пытались объяснить, но матросы и так поняли.
