— Сынок, это не мой подъезд. И дом не мой, — произнес старик. Я не сразу его понял, слишком был увлечен своими мыслями.
— Как? — спросил я, признаюсь, растерявшись. — Вы же сказали, что этот дом.
— Нет, сынок, не этот. Мой другой. Мне туда надо. — Он указал на пятиэтажный дом, выглядывавший из-за деревьев; идти до него шагов сто.
Старик все больше слабел, уже с трудом вел я его к указанному теперь дому. Гордость потихонечку улетучивалась… «Но ничего, — убеждал я себя, — еще немного, еще чуть-чуть…».
— Ой, извини, сынок. — Старик убрал руку с моего плеча… — Не успел, — как-то жалко произнес он и, озадаченно шмыгнув носом, опустил взгляд на свои брюки. Темное пятно медленно расползалось по штанинам к коленям. Старик обмочился.
— Ничего, отец, с кем не бывает, — постарался я утешить его. — Все нормально. — И повел старика дальше. До подъезда оставалось шагов десять.
— Мне не сюда. — Сморщившись, старик мотнул головой. — Мне не этот дом, это не мой.
— Как? — Я совсем растерялся. — Вы же сами указали мне именно на этот дом, я же помню…
— Правда не мой.
Возле подъезда на лавочке сидели две пожилые женщины. Не раздумывая, я направился к ним.
— Извините, — сказал я, подойдя к женщинам. — Вот ветеран, вы не подскажете… — Неизвестно с чего я разволновался, даже покраснел. — Ваш ветеран? — нелепо закончил я с какой-то наивной надеждой.
— Нет, — ответила одна из женщин, внимательно оглядев еле стоявшего на ногах старика. — В нашем подъезде он не живет.
— Это не мой дом, — слабо крикнул мне старик и неловко махнул рукой, призывая меня обратно.
Я вернулся к старику.
— Я не знаю… — начал я. — Вы же сами… Где же ваш дом? Вы же мне уверенно сказали, что это, — я указал на пятиэтажку, — это, — повторил я, — ваш дом.
— Да… сказал, — признался старик. — Я думал, что мой… Нет, не мой… А где же мой? — растерянно взглянув на меня, спросил он. — Сынок, где же мой дом?
— Может, вы скажете… Может, знаете… — Я слов не находил. — Извините, где он живет? — с какой-то уже досадой спросил я у женщин.
— Не знаю, — ответила все та же женщина. Вторая пристально и бесцеремонно смотрела на меня, так, точно сейчас попросит: «А документы ваши покажите», — от этого ее взгляда я даже разозлился: и чего она так смотрит?!
— Понимаете, — не выдержав ее коровьего взгляда, обратился я прямо к ней, — ветеран, я его на лавочке нашел, он просил меня проводить его до дома, сказал, что вот этот дом — его. Он живет в нем — он мне так сказал.
— В нашем дворе он не живет, это точно, — наконец сказала женщина, сам голос ее звучал бдительно и с нескрываемым подозрением. — Я здесь уже тридцать лет живу. Ни разу его не видела, — заключила она, пристально взглянув на ветерана.
— Вон там, сынок, — вдруг опомнившись, воскликнул старик и указал куда-то в сторону.
— Спасибо, — бросил я женщинам, вернулся к старику и силой повел его туда, куда он указывал. Быстрее бы избавиться от него; я почти волок его за собой, старик начинал меня раздражать; его брюки терлись о мой плащ… Сжав зубы, я терпеливо вел его, надеюсь, к его дому.
— Сынок. — Старик остановился. — Я забыл. Не похож этот на мой дом.
— Хорошо! а какой он? — не выдержал я. — Какой он, ваш дом?! Панельный, кирпичный; сколько в нем этажей?
— Не помню. — Старик бессмысленно смотрел на панельную девятиэтажку, возле которой мы теперь стояли. — Я не помню, — повторил он и неуверенно предположил: — Может, вон тот? Может, он? — с невыносимой надеждой смотрел он на меня.
Я отвернулся.
— Может, и он, — ответил я устало, мне стало стыдно и неловко глядеть на этого потерявшегося старика. Стараясь держаться от него подальше, почти на вытянутых руках, всякий раз брезгливо вздрагивая, когда его брюки касались моего плаща, вел я его к той самой лавочке, где нашел.
— Не бросай меня здесь, — попросил старик. И добавил, совсем как ребенок: — Я домой хочу.
— Я рад помочь, отец, только где он — твой дом?
— Я не помню.
— А я не знаю, — в тихом раздражении произнес я и, бросив: — Извини, отец, — не оборачиваясь, скоро зашагал прочь.
Какая теперь, к чертям, гордость, патриотизм и медали; стыд неизвестно за что и ненависть — вот что сверлило меня, заставляя брезгливо вздрагивать при одной мысли о его зассанных штанах. Мне хотелось скинуть с себя запачканный плащ и выбросить с глаз долой!.. Впрочем, истерика прошла быстро; не успел я спуститься в метро, как, захваченный суетой, благополучно обтерев об чьи-то штаны и плащи свой плащ, уже забыв о старике, злился на какую-то дамочку, оступившуюся и своим блядским каблучком пребольно отдавившую мне ногу. Конечно, она извинилась, улыбнулась… Ну ее к черту!.. Стало так муторно и противно, что, дохромав до платформы, я думал лишь… да ни о чем я уже не думал — ненавидел всех и все.
