— Никого бы они не стали стрелять. Они до того пьяные, что скорее бы себе яйца отстрелили. Надо было вообще автомат отнять. А на эту Яузу отвезли бы? точно бы отнял.
— Ну и дальше!
— Дальше? Дальше я им говорю спокойно, что твой дядя — генерал милиции Липецкой области и что у него связи здесь, в Москве. И что ты сейчас позвонишь в ментовку, и их, пьяных чертей, накроют прямо здесь. Вы, говорю, и за ворота не выедете, не то что в Яузу.
— Я правда хотел в ментовку звонить, — перебил я.
— Ну и звонил бы. Этих чертей накрыли бы в момент и с удовольствием. Только, это на будущее, — звони не в отделение, а в собственный отдел. Хотя сейчас уже без разницы. О, Леночка, смотри, — кивнул он в конец коридора, откуда, уже переодевшаяся, быстро шла к нам Леночка.
— Владик. — Она смотрела на него так взволнованно, так… зависть кольнула меня — на меня никогда никто так не смотрел. — У тебя же… тебе срочно нужно обработать глаз, пойдем скорее. — Она схватила его за руку.
— Да ерунда все это.
— Какая ерунда! Пойдем. — Она повела его в процедурный кабинет. — Владик, ну ты… ну разве так можно.
Минут тридцать я ждал их, стоя у окна. Молодец я, резвый… трус я, трус и предатель, завистливый предатель. Не знаю, но я почему-то был уверен, что они там не глазом занимаются, а трахаются на кушетке. Лучше б меня действительно пристрелили.
Когда они вернулись, под глазом у Влада был аккуратно наклеен пластырь. Ему это было даже к лицу.
— Пришлось наложить швы, — рассказывала Леночка, — теперь будет шрам.
— И отлично. Шрамы украшают.
— Вот подонки. — И Леночка почему-то посмотрела на меня. Ну конечно, я первый подонок и есть.
Мы вышли из больницы, я невольно сделал шаг вправо.
— Там выход есть? — спросил я.
— Есть, — кивнула Леночка и шагнула за мной.
— Пойдемте через главный, чего круги-то нарезать. Не волнуйся, Макс, все нормально.
Помявшись, я пошел к главному входу.
Никакого УАЗика уже не было. Словно ничего не было. Кроме его смелости и моей трусости. И Леночки. Хоть Люся не присутствовала при этом!
Эту ночь они спали на диване, я — на раскладушке. Они трахались, я слушал их и считал дни, когда все это закончится, когда меня — скорее бы! — выселят отсюда к чертовой матери.
Так прошло еще два дня.
В субботу утром Влад разбудил меня и сказал, что съезжает, как и обещал, на подмосковную дачу. Признаюсь, для меня это стало неожиданностью, я до последнего в это не верил.
— Не провожай, я такси вызвал, сейчас подъедет. Если что, вот номер моего мобильного телефона — звони.
Я помог ему снести сумки к подъезду, подъехало такси, Влад обнял меня, сел в машину и уехал.
Вернувшись в квартиру, я упал в кресло. Не скажу, что я испытал облегчение, вовсе нет. Я остался совершенно один. Мне даже некого теперь было бояться.
Это было ужасно.
В школу я не хотел возвращаться, к тому же я был уверен, что меня обязательно уволят, не могут не уволить, иначе… я их возненавижу. Иначе я сам уволюсь к чертям собачьим. Вел же у них изо до меня библиотекарь, и после меня будет вести. Переживут. Тем более, какой из меня учитель. Так что уволят — это вопрос решенный. Не раздумывая более (не дай Бог передумаю), я собрался и пошел в школу увольняться. И ничего, что лицо в синяках, тем убедительнее будет мое заявление.
Обидно, честно — обидно: меня даже не уговаривали подумать; казалось, они увольняют меня с чистым сердцем, с облегчением, как с плеч долой. Я еле сдержался, чтобы не заплакать от обиды. Хотя я и уверял себя, что счастлив, когда подписывал заявление об уходе. Да — это мой наисчастливейший день. Ненавистный Влад уехал, я увольняюсь с ненавистной работы; чего еще надо — я свободен.
Я даже, пожалуй, поверил в это, когда получил расчет. Они даже деньги мне выдали в тот же день! Чтобы и духу моего не осталось. И прекрасно! Я вышел, ни с кем не прощаясь, никому не подав руки, я был горд и самоуверен. Когда вернулся домой, первое, о чем подумал, — повеситься.
Но сперва напиться. В магазине сразу купил коньяку, нет, не Remy Martin конечно, попроще. Коньяк оказался порядочной гадостью со вкусом спирта, разбавленного чаем. Но это не важно. Важно то, что сегодня последний день моей паскудной жизни. Напьюсь и обязательно влезу в какую-нибудь историю, уж не сомневайтесь — влезу как миленький. И пусть меня прирежут, а не прирежут — вернусь домой и повешусь, прямо в комнате, на крюке для люстры. Устрою этой Оленьке и ее папаше классную вечеринку с висельником. Вот тогда… Вот
