ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
В КОТОРОЙ ВСТРЕЧАЮТСЯ ТЕ, КТО ДРУГ ДРУГА НЕ ИСКАЛ
Счастье покинуло Алешку тотчас же, как поезд отошел от станции. Ночью его вытащили за ноги из-под скамейки, высадили, составили протокол и выпустили.
Алешка прошел пешком до следующей станции, там снова прицепился к вагону и проехал три остановки. В Ртищеве удалось ему сесть в теплушку, но в Козлове контролеры опять сдали его в охрану. Там составили такой же протокол и опустили. Два дня Алешка терпеливо бродил по городу, на третий уехал.
Потом он уже перестал спрашивать, на каких станциях его высаживали. Он с росчерками подписывал протоколы, терпеливо молчал, когда его при отпуске драли за уши, и с новым терпением искал случая ехать дальше.
Ехал он таким образом уже вторую неделю. Деньги приходили к концу. Алешка тревожился. На последней остановке его узнал кондуктор, совершавший обратный рейс в Москву. Тогда в охране ему пригрозили концентрационным лагерем.
Алешка вздохнул, решил пройти пешком до большой станции. Пока же ушел в поселок шляться по базару.
Был праздничный день. Базар собрал баб и мужиков со всех окрестных деревень. Алешка, тоскуя, ходил между возами, торговками, покупателями и глотал слюни. Пробравшись в толпу женщин, Алешка увидел рессорную телегу с жестяными бидонами.
Женщина разливала покупателям молоко. Алешка долго глядел на бидоны, на молоко. Ничего ему так не хотелось сейчас, как молока.
— Почем? — тихонько спросил он.
— Гривенник за литер!
Алешка посмотрел на кружку, которой женщина наливала молоко, решил, что недорого, и полез за гривенником.
— Посуда у тебя где?
— Я тут выпью!
— Из этой нельзя пить, коли я ей в ведро лазю.
Алешка растерялся. Женщина крикнула назад:
— Иван Васильич, нет ли у тебя посуды — мальчишке испить!
Мужик, принимавший деньги, достал бадейку, спросил:
— Кому это надо?
— Мне, дяденька!
Женщина, вылила молоко в бадейку. Алешка отдал крестьянину деньги, вздохнул и стал пить. Мужик долго приглядывался к нему.
— Ты чей?
— Дальний!
— He саратовский?
— Саратовский!
Алешка оторвался от кринки передохнуть.
— Коего места?
— С Увека!
— Из Поленовки?
— Из Поленовки!
— Да ты чей? Как тебя звать-то?
Алешка с удивлением посмотрел на улыбавшегося мужика и на необычайную торопливость, с которой он. расспрашивал его, не замечая чужих рук, протягивавших деньги.
— Алешкой звать! — сказал он, недоумевая.
— Грошев?
— Грош! — поправил он.
Мужик слез с телеги, положил руки на Алешкины плечи:
— Батюшки мои, как вырос-то! Меня не узнаешь?
— Не помню!
— Да я ваш же, поленовский! Мы с отцом твоим вместе ушли за хлебом! Ты к отцу, что ли, приехал?
Алешка вытаращил глаза:
— А ты про тятьку разве знаешь?
— Да мы, почитай, с ним не расставались! Он у нас в совхозе батрачит! Все в Поленовку собираемся! Осенью ехать решили обязательно! А ты вот сам тут!
— Дяденька, да где же совхоз? Где тятька-то?
Мужик рассмеялся ласково:
— Да вот продадим молоко — довезу тебя, не бойся! Вот радость будет Петру Павловичу! Марья, гляди-ка, кто нашелся? Нашего Петра Павловича сын!
Женщина оглянулась:
— Принимай деньги-то, Иван Васильевич, после наговоришься!
— После, после, Алеша! — кивнул он Алешке, — садись тут, жди! Сейчас допродадим уж!
Алешка сел под высокую телегу, на охапку сена. Он машинально допил молоко из кринки и тогда только начал приходить в себя от изумления.
— Дяденька, что же он, — тятька-то нас забыл? — дернул Алешка ногу мужика.
— Да, ведь, мать-то умерла, говорили тут наши мужики. Вас-то с девчонкой тетка взяла, ну, он и откладывал все ехать — прикопить хотел деньжат! Ведь, ни кола, ни двора, чай, не осталось?
— Изба стоит!
— Ну, вот видишь! Осенью поедем вместе все!
Алешке казалось, что молоку в бидонах и конца не будет. Как будто бы и женщина разливала его покупателям без прежней удивительной ловкости, да и Иван Васильевич что-то уж мямлил очень с пересчитыванием денег и сдачи.
