Мужики остановились погрозиться, помахали лопатами и ушли.
Старик подсел к Алешке:
— А ты, парень, иди-ка скорехонько в Саратов. Город ты знаешь? Бывал?
— Был раз!
— Вокзал знаешь?
— Найду!
— Так иди ты на вокзал и погляди там. Девочку эту на вокзале ищи, она в Москву ехать хотела! А я ей и деньжат на дорогу дал, проводил! Хорошая девочка! Увидишь — сестрица это или нет! А тут что рыть без толку? Отроешь — все равно зарывать придется, да на кладбище нести, да лишнее горевать!
Алешка слушал молча. Старик погладил его руку:
— Ишь, руки-то! Мозолищи-то натрудил! Почто ее рыть, все равно живой не будет! А коли жива она осталась да вышла, — иди, ищи скорей! Чудно мне, что она не рассказала ничего про землятресение это тутошнее!
— Да, ведь, боялась, что узнают ее!
— Э-э… — протянул рыбак удивленно, — да, ведь, может быть, и про Синенькие она сболтнула, чтоб не дознался я, почему она из Поленовки ушла.
Алешка покачал головой:
— Не знаю, дяденька, ничего не знаю. И зачем ей в Москву ехать?
— Ну, уж тут история совсем особенная, тихо проговорил рыбак, — тут история, мы это с ней вместе надумали…
— Какая, дяденька, история?
Старик подумал, помолчал, потом решился:
— Надо, милый, тебе рассказать.
Он достал кисет с табаком, свернул цыгарку, раскурил ее и стал рассказывать, не торопясь, изумительную историю о городе Карла Маркса.
* * *
— Иду, дяденька!
— Куда? В Саратов-то?
— В Саратов! Не найду там Харитки — сам в город тот дорогу искать пойду!
— Ступай! — сказал рыбак, вставая с насыпи и оглядываясь на яму, — а уж если тут лежит твоя сестрица — пусть лежит! Мало ли тут, милый, лежит людей? Что твое кладбище! От одного тесней им не станет!
Алешка вздохнул. Рыбак тронул его руку.
— Ну, ну! Найдешь! Чего тут? Сердце мое чует, что найдешь!
Алешка помолчал, посмотрел в яму, встряхнулся.
— Ну, пойду! Спасибо, дяденька. Прощайте!
— Прощай! — подал ему свою руку рыбак, — прощай, голубок. Иди в Саратов, поспешай! Прямо на вокзал — раньше ей не съехать, чем через сутки. Где-нибудь там в вокзале, на путях — наткнешься. Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется! Дорогу до Саратова найдешь?
— Дойду по бережку!
— Деньжаточки есть?
— Расчет давеча хозяин с мальчишкой сюда прислал. Чтобы, говорит, и духу его не было. Даже и узелок с вещишками.
— Ну, забирай, пойдем. До бережка тогда доведу тебя, а иди в ночь, не бойся; чем раньше там будешь, — тем лучше. Может и подвезет кто еще!
Алешка не скоро нашел в темноте узелок свой. Рыбак потихоньку ушел вперед. Алешка вскинул узелок на палку, закинул его за плечо и пошел ровным шагом привычного к ходьбе человека.
Рыбак подождал его:
— А тебе который год?
— Пятнадцатый скоро пойдет!
— А сестренке что было?
— Двенадцать—тринадцатый!
— Смотри, что она это была! Совсем так и мне сказала: двенадцать—тринадцатый!
— Мать у вас померла?
— Померла!
— А отец в голод пропал?
— В голод. Ушел — не вернулся!
— Ну вот, слово в слово и она то же говорила!
Алешка пошел быстрее, точно заторопился.
— Она, дяденька, она! Теперь уж я знаю, что она! Мне бы, дураку, другим ходом, через курган навстречу ей, а я обезумел, в деревню за мужиками побежал! Уж очень она закричала, как стена посыпалась, думал, — на нее!
— А вот, видать, высвободилась! Не дело это в земле лазить! Там и задохнуться можно, и всякая гадость!
На берегу тлел костер, разведенный парнем. Рыбак простился с Алешкой, пожелал счастливого пути, показал дорожку в кустах ивняка и пошел на свой огонек. Алешка выпрямился, отдышался от тихой радости, поднимавшей с необычной легкостью босые его ноги, и пошел ивняком, мурлыкая песню.
Удивительный город понравился ему не меньше, чем Харите. Он уходил из родной деревни без жалости. Осталась одна только досада на поповича, которому не удалось переломать ног прошлой ночью, но еще заманчивее казалось Алешке рассказать обо всем в Саратове, чтобы напечатали в газете.
Утром Алешка добрался до Саратова, сел на берегу в трамвай и помчался прямо на вокзал отыскивать Хариту.
