Микаэль пожал плечами и ушел.
Позвонил Марине и пересказал разговор. Она зловеще помолчала, потом спросила:
— И что ты собираешься делать?
— Просто не заберу.
— Ты знаешь, сколько стоит день в больнице? Полторы тысячи шекелей. Ты их платить не можешь. А в «Мальбене» будет платить министерство здравоохранения. В «Гилель Яффе» тебе уже не помогут.
— Пусть вызывают какое-нибудь светило.
— Они сами все светило на светиле. Не лечится это.
— Тогда зачем «Мальбен»? Тогда домой.
— Там физиотераписты ходить научат.
— Я сам научу.
— Это несерьезно. «Мальбен» — лучшее решение. Только надо потребовать, чтоб оплатили не две, а три недели. Это они могут. Поговори с Мири. Нет, погоди, я приеду, — решила Марина и положила трубку.
Ее раздражала наша с Дулей оторванность от жизни. Она уже смирилась с сознанием, что мы не воспитали ее деловой, не привили необходимых навыков, и потому ей пришлось самой себя воспитывать. Она стала деловой первая в семье. Мы с Дулей не умели решать за других. Дуля дважды отказывалась от повышений, потому что не хотела командовать собственными подругами. В результате ее начальницей стала женщина на пять лет моложе, и она называла Дулю «Дулечкой», а та ее — Валентиной Михайловной. А Марина сменила, наверно, десяток работ и каждый раз поднималась на ступеньку выше. Теперь у нее была уже сотня подчиненных. При двух маленьких детях разошлась с мужем и опять не пропала, уже ждал ее решения второй.
Переложив ответственность на нее, я успокоился, вернулся к спящей Дуле и бездумно смотрел в окно. Шторм хлестал стекло мокрыми струями, как ветками. Наконец, Марина позвонила. Голос ее едва различался среди сплошного треска:
— Я уже почти приехала. Ветер такой, что машину сносит.
Через полчаса она появилась с мобильником у уха. Не взглянув на Дулю, убежала. Вернувшись с пластиковым стаканчиком горячего кофе, сказала из двери:
— Поехали. Что ты здесь торчишь, ты ей не нужен.
— Так что решили?
— Я позвонила Мирьям.
— Мирьям?
— Мири. Старшей медсестре. Она больше врачей понимает. Обещала все сделать.
— Что сделать?
— Поехали, в дороге расскажу.
Я помешкал… Рядом с Мариной все мои решения мне самому казались глупыми. По пути к машине она на ходу отхлебывала кофе.
— Завтра ее перевезут в «Мальбен» за счет Минздрава.
Сильный ветер плеснул кофе на руку, она отшвырнула стаканчик на асфальт. Я осторожно попробовал возразить:
— Здесь помнят, что мама пришла к ним своими ногами, значит, они должны ее выписать в таком же состоянии. А в «Мальбене» ею не станут серьезно заниматься, скажут: мы ее такой получили.
— В этом есть резон, — согласилась Марина. — Проверю, чтобы все было зафиксировано в бумагах. Мири прочтет мне по телефону, что они там напишут.
Я подумал: хорошо, что она есть. У нее мозги всегда заняты тем, чем нужно, а у меня все не по делу. Море было в километре-двух от нас, шторм сбивал с ног, и, чтобы дойти до ее «Форда», надо было ложиться грудью на ветер и твердо, как альпинист в горах, утверждать ноги. Я смотрел, как она идет, мокрая и усталая, и чувствовал себя виноватым перед ней. Как это так случилось, что я перед всеми стал виноват? Как сказала Дуля, что я не так сделал?
Опять думал не о том. Недаром у друзей Марины девиз: «Не зацикливайся на ошибках». В машине попытался разобраться по-деловому:
— Если Минздрав оплачивает реабилитационный центр, то почему он не может оплатить те же две недели в больнице?
— Тебе не надо это понимать. Кроме того, больница старается маму выпихнуть. У них там война, друг друга подсиживают, а тут мама. Это, собственно, была моя идея — реабилитационный центр. Они бы просто отправили домой.
Залился мелодией второй ее мобильник. Марина кого-то распекала, с кем-то предупредительно и угодливо беседовала по-английски, переключилась на сына и включила звук, чтобы я участвовал в разговоре. Потом позвонила подруге-врачу и подробно рассказала ей о Дуле. В ее рассказе все выглядело мрачнее, чем мне казалось: психоз деменции, деменция развивалась давно, она уже стирать не могла, красное загружала с белым, тесты психиатров все проваливает, но как-то держалась, а после гриппа резкое снижение…
