Папа в судебных коридорах слишком суетился, а на суде путался, говорил тихо и выглядел глупо. Он подлаживался к Ивану Ивановичу, как раньше подлаживался к Толе. Иван Иванович говорил об Ольге Викентьевне безжалостно и брезгливо, папа невольно впадал в этот тон. А мама дважды радостно сказала разным людям:
— Вы не поверите, но я всегда в ней что-то такое чувствовала.
Лена тоже извлекла пользу для себя:
— Если б я сказала, что отравит, мне бы сразу приписали бред.
Я злился на родных, был недоволен собой, не знал, что думать, и не знал, чем себя занять, чтобы не думать. Нетерпеливо ждал, когда кончатся каникулы, уеду в Москву и забуду обо всем. Лишь с Дулей мне было легко. Чувствовал, что она живет как-то не так, как мы все. Она умела иметь свое мнение (может быть, не мнение, а отношение, как у зверей) и при этом не судить. Мне же надо было вершить в сознании некий суд. Дуля понимала это и осторожно посоветовала:
— Ты не думай про это.
Помогая отцу на садовом участке, я часто видел Ивана Ивановича и без особых усилий здоровался с ним, перебрасывался по-соседски нейтральными фразами и сдержанно улыбался, когда Иван Иванович шутил.
Тот продолжал, не торопясь, строить свой домик, стилизованный под древнерусский теремок. В отличие от папы, всегда подгоняющего время и опаздывающего к срокам, которые сам себе назначил, Иван Иванович с работой не торопился. Немного постучав топором или помахав лопатой, неожиданно исчезал — только что был и вот его нет — и появлялся нескоро с кульком земляники, ведерком грибов или газетным треугольным пакетом, полным щавеля, лекарственной ромашки, подмаренника или пустырника. В солнечные дни лениво лежал на траве, вытянув ноги и покусывая стебелек вездесущей кислицы. Тем временем у соседей, которым он накануне сложил очажок, вскипала в выварке вода, его звали на пельмени или борщ. Появлялась бутылка водки или бутыль мутного самогона, и Иван Иванович, привычно принимая благодарность, так же привычно показывал безымянным пальцем, докуда ему налить, — очень низко показывал, на полтора-два пальца, а после второго или третьего стакана отказывался совсем — как раз тогда, когда за столом уже начиналось настоящее веселье, а благодарность к нему взмывала до высот закадычности. Он не боялся обидеть отказом, и не обижались, но по большому счету вместо закадычной дружбы возникали неловкость и уважительная враждебность. Друзей у него не было.
Кроме, может быть, папы. Но уж очень они были разные. С детства мечтая быть таким немногословным и естественно мастеровитым (мужику мастеровитость естественна), как Иван Иванович, я стыдился отцовской суетливости. Мне казалось, Иван Иванович втайне над ним посмеивается.
В самом деле, Иван Иванович всегда посмеивался в усы — над пьющими из лужи воробьями, вороватой кошкой, собаками, соседями и соседками, по любому поводу, просто такой был взгляд. Как-то, сидя на камне, он посмеивался над мокрой рубашкой на веревке. Трепыхаясь на ветру, рубашка рукавом иногда дотягивалась до столба, а иногда не дотягивалась, и тогда Иван Иванович усмехался.
Он был наблюдателен по-детски, не по делу — замечал гриб под мусором, ягоду под гнилым бревном, белую голубку среди сизарей в небе, пуговицу на блузке соседки, не соответствующую другим в ряду, — вещи, не имеющие значения. И так же по-детски при этой наблюдательности оставался невнимательным, тут же терял интерес к находке и отвлекался другим.
Разговор с Сергеем Павловичем неожиданно продолжился, когда мы с Дулей пригласили его на нашу скромную свадьбу. Сергей Павлович с женой явились с набором серебряных чайных ложечек и заодно эксперт вернул рукописи Локтева, которые все эти три или четыре года продержал у себя. Мимоходом поинтересовался, не был ли Локтев репрессирован и не еврей ли он. Чего на свете не бывает, но я ответил, что не похоже. Я и теперь так считаю. Людей собралось много, поговорить не пришлось, и лишь когда мы покурили на прощание, он заговорил о том, как погибла Ольга Викентьевна. Удивился, что я не знаю о смерти, которая случилась в первый же месяц ее десятилетнего срока. Оказалось, Дуля знала, но не решилась рассказать мне. Сергей Павлович слышал от следователя, будто сокамерницы забили ее лопатами, когда рыли котлован. За что? Эту тайну я едва ли когда-нибудь узнаю.
