Напрашивается очевидный вывод?
А даже если и так. Да, сегодня меня крепко выбили из колеи. Но я свободен, а свобода предполагает вариабельность. Четыре с лишним часа послеобеденной работы спокойно можно перенести на вечер. В крайнем случае даже на ночь: ночью всегда хорошо работается, легче отыскивают кратчайший путь к цели правильные мысли и точные решения. Правда, после сорока я запретил себе не спать по ночам. Но запреты, идущие изнутри, тем и хороши, что их в любой момент можно снять. Временно. Пока не наладится снова оптимальная жизнь.
С моря дуло влажным студеным ветром. Ульфа исследовала побережье, иногда подбираясь настолько близко к воде, что получала по носу ледяными брызгами. Отскакивала, встряхивалась, снова опускала нос к самой гальке. Странно вообще-то, подумал Олег. Никогда раньше не видел, чтобы Йона отпускал ее гулять одну.
А жизнь наладится. Она уже налаживается, распыленные было элементы стягиваются, сползаются, словно шарики ртути или брызги воды на стекле. Те же хулиганы, которым удалось вывести меня из равновесия, порезав машину, одновременно освободили мне для работы вечер. А хлеб из поселковой лавки, поначалу показавшийся почти несъедобным, обладал интересным послевкусием, чем-то сродни темному из «Колеса». Олег отломил еще кусок. Пережевывая, направился вдоль линии прибоя — в противоположную сторону от предполагаемого, до сих пор невидимого дома.
— Ульфа!
Олег обернулся.
Как будто услышал свое имя, усмехнулся секунду спустя.
— Ульфа, брось!!!
Йона бежал со всех ног, спотыкаясь на гальке. С другого конца пляжа; и как он там очутился? Шли ведь по одной той же дороге.
Тем временем собака, услышав зов хозяина, не двинулась с места, а наоборот, опустилась на передние лапы и прижала уши, охраняя добычу. Йона приближался, не переставая кричать; Ульфа тяжело поднялась с гальки, подхватила находку зубами и затрусила прочь. Ко мне, удивленно отметил Олег.
Собака подбежала вплотную и положила под ноги что-то, чего он старался и никак не мог разглядеть у нее в пасти. Теперь рассмотрел. Отпрянул. Потом склонился поближе, присел на корточки, мало ли, мог и ошибиться…
Это была рука. Кисть руки.
Женская кисть по запястье, без признаков крови и тления, тонкая и белая, с длинными точеными пальцами.
* * *
Взбегая по тропе, он запыхался так, что пришлось остановиться, переводя дыхание и прислушиваясь к ускоренному гиканью сердца. Машинально положил в рот кусок хлеба, который тут же прилип к зубам пластилиновым комком. Черт, и никакого питья.
Я просто хочу пройтись, мысленно приговаривал Олег, шагая снова в такт медленным вдохам. Прогуляться в свое удовольствие. Я никуда не спешу и тем более — глупость какая, — ни от кого не убегаю. Подставил лицо ветру: здесь, над обрывом, он дул резко и бритвенно, приятно охлаждая взмокшую шею, так и простудиться недолго. Сейчас бы термос горячего чаю. Хотя лучше бы, конечно, бутылку темного, можно и не из «Колеса»…
Сама по себе рука не наводила ни на какие ужасные мысли — хотя, по идее, могла бы. Но когда Йона, догнав, наконец, свою непослушную собаку, выхватил находку у нее из-под носа, размахнулся, держа за большой палец, и швырнул далеко в море… И как она летела, подрагивая и переворачиваясь в воздухе, словно дохлая каракатица… бр-р-р. Черт.
Йона ничего не сказал. Коротко отозвал Ульфу, и на сей раз она покорно потрусила следом за ним. А Олег пошел прочь по гальке, потом поскакал по камням, затем выбрался на тропу. Просто пройтись. Проветриться. Нормальное человеческое желание, разве нет?
Море раскинулось у ног, светлое, гладкое. Вдали оно словно растворялось, линия горизонта была нечеткой и выпуклой, уже без корабля. У продавщицы из лавки в прошлом году утонул сын. Здесь, наверное, постоянно кто-нибудь тонет. Ничего удивительного: море. Но почему Йона выбросил руку, ведь можно было сдать в полицию, чтобы сняли отпечатки пальцев. Вдруг она пропала без вести, та женщина? Возможно, ее ждут, разыскивают. Посмотреть, что ли, на специализированных сайтах? — информация должна быть свежей, как и сама мертвая рука… н-да, ну и сравнение.
