Йону, кстати, Олег уже почти неделю не видел.
Он пересек площадь и вошел в лавку. После яркого дня здесь было совсем темно, перед глазами прыгал светящийся круг витража. В нос шибануло копченой и свежей рыбой. Что ее продают в рыбачьем поселке, понятно: но, с другой стороны, кто ее здесь покупает?
— Чего надо? — осведомился из темноты бабий голос.
— Здравствуйте, — сказал Олег.
— Я спрашиваю, чего надо?
В полумраке образовался ее силуэт в форме обтекаемого квадрата. Ничего, один раз пережить можно.
— Хлеб, — терпеливо начал он, — сметану, сыр… какой-нибудь зелени, укропа, например…
— Ишь чего.
— Что? — не понял Олег.
— Укропа ему, — расхохоталась бабища, и ей завторили еще как минимум три-четыре разнотембровых смеха; а ведь сразу показалось, что я в лавке один. Ну допустим, укропа у них нет и не бывает, возможно, такой заказ по местным меркам и смешон, но уж хлеба-то мне продадут?!
Глаза привыкали к темноте постепенно, медленнее, чем хотелось бы. Какие-то бутылки и банки на полках. Рыбные ожерелья вдоль стен, как елочные гирлянды. В раскрытых ящиках рядами справа и слева от прилавка бугрилось невыясненное содержимое. Олег опустил кончики пальцев в ближайший ящик: вроде бы крупа… или мелкая фасоль?
— Руки! — рявкнула продавщица.
— Я не воровать пришел, — огрызнулся Олег. — Я хочу купить у вас… хлеба, если можно.
— Им все можно, — бросил кто-то за спиной.
— Точно-точно, — согласился другой голос. — Понаехали.
— Скупают нашу землю.
— На машинах гоняют.
— Дурью маются.
— Психи.
Он по-прежнему не различал лиц, только фигуры, безликие, серые. Голоса переговаривались лениво, в них даже не было настоящей агрессии, так, тупое и почти безадресное недовольство. Из которого, между прочим, при желании можно вылепить все, что угодно, — но при чем тут я? И почему во множественном числе? Разве я здесь не один такой… псих?
Правильнее всего было бы развернуться и уйти. Прожить до послезавтра без сметаны и хлеба: в конце концов, там еще полный холодильник разнообразной кулинарии. Но какого черта?!..
Он шагнул вперед, вплотную к прилавку. Разглядел белую наколку и золотые серьги по обе стороны от квадратных складчатых щек. Пошире расставил руки и, нависнув, произнес на низких, беспощадных частотах:
— Буханку хлеба. Одну. Немедленно.
— Лотта, — дополнил негромкой просьбой еще один голос. До того не звучавший. Из-за спины.
Олег обернулся:
— Йона?
* * *
— Не принимайте близко к сердцу, — сказал Йона. — У Лотты в прошлом году утонул сын. А муж — давно уже, лет десять назад…
— Ничего, — откликнулся Олег. — Спасибо.
Буханка хлеба не помещалась в пальцах, нести ее было неудобно. Разбалован супермаркетовскими пакетами, усмехнулся Олег. Попробовал пристроить под мышкой, пачкая куртку в мелкой муке. Так еще хуже.
Йона шел рядом, сухонький и стройный, непривычный без Ульфы.
— Вы должны понять, — негромко произнес он. — Здесь не любят чужих.
— Нигде не любят чужих.
— А стать своим вы не хотите, правда?
— Своим я уже был. Давно.
Дорога круто спускалась вниз, и над крышами было видно море, выпуклое, как линза. На горизонте торчал корабль, то ли траулер, то ли патрульный, раньше его не было. Олег опустил взгляд ниже, поискал крышу своего дома, отсюда уже должно быть видно, — не нашел. По спине успел пробежать холодок… да нет же, вон. Наваждение какое-то.
— Йона, — решился спросить, — может быть, вы замечали, в мое отсутствие… каких-нибудь людей возле дома? Возможно, женщину?
Старик пожал плечами. Не ответил; пожалуй, впервые за все время, что мы знакомы, он не отвечает на прямо заданный вопрос, с удивлением отметил Олег. Или держит паузу?
Такое чувство, будто пару дней назад ко мне кто-то залезал, — продолжил по инерции, не собираясь, в общем-то, делиться нелепыми подозрениями и тем более жаловаться. — И шины порезали сегодня ночью.
— Женщина?
Йона не улыбался. Усмехнулся Олег, рвано, нервически:
— Ну, шины, допустим, скорее мальчишки… не знаю. Так вы никого не видели, Йона?
— Я постараюсь впредь быть внимательнее. Странно, что до сих пор нет снега, вам не кажется?
Олег перехватил буханку двумя руками, как мяч для регби. Все-таки у старика пунктик насчет снега, сколько можно! — если, конечно, не уходит от ответа, неловко и топорно, однако уходит. То есть он что-то видел? Кого-то?
