– Это, именно это я и хочу сказать, господин Орлеан. У этого табака нет и не может быть иного происхождения, ведь я сам выверял пропорции.
– Так откуда же у вас сердца?
– Я купил их – разве не было уже сказано? А… вас подробности интересуют! Ну так слушайте. – Художник пододвинул герцогу кресло и снова вскочил на табурет. – Пти-Радель… приходилось ли вам когда-либо слышать о Пти-Раделе? Нет? Ну, вы необразованный, настоящий Орлеан, я это сразу заметил. Ваш дед был в большой дружбе с архитектором Пти-Раделем. И вот однажды Комитет поручил Раделю демонтировать все безвкусные королевские гробницы в криптах коммуны Сен-Дени и аббатства Валь-де-Грас. Должен вам сказать, он выполнил это превосходно. Затем ему предстояло проделать ту же операцию в иезуитской церкви на Рю Сен-Антуан – ваш дед уведомил меня об этом. О да, благородный Филипп сказал: ступай с ним, там ты сможешь задешево разжиться мумией! Вы, вероятно, понимаете, о чем речь, господин Орлеан? Нет? Ну, мумия – это мумия, это останки забальзамированного тела, которыми пользуются в качестве красителя. И как же дорога моему сердцу эта краска! Вы можете себе представить, как я был рад случаю дешево приобрести ее. В иезуитской церкви мы нашли сосуды с набальзамированными сердцами королей и принцев; эти урны Пти-Радель разбил в куски, а я купил у него медные дощечки и сердца.
– И вы натерли себе краски из сердец?
– Ну разумеется, а то что же? Это единственное, на что пригодны сердца королей. Впрочем, я преувеличиваю, они неплохи и в качестве нюхательного табака!.. Угощайтесь, Генрих Четвертый, Франц Первый…
Герцог уклонился:
– Разрешите мне отказаться, господин Дролин.
Старик захлопнул табакерку:
– Как вам будет угодно. Но напрасно вы не пользуетесь случаем. Вам никогда больше не представится возможности занюхать щепотку королевских сердец.
– Значит, все то, что не пошло в табак, попало в картины?
– Разумеется, господин Орлеан! Мне казалось, что вы уже давно это поняли. Каждое сердце семейства Валуа-Бурбон-Орлеанов вы найдете в одной из моих картин. Но не один лишь факт нахождения мертвой материи в них так будоражит; не таким образом намечал я свою творческую амбицию. Какое сердце желали бы вы видеть теперь?
– Людовика Пятнадцатого, – выбрал наобум герцог.
И вскоре новая картина появилась на мольберте; вся она была выдержана в темных тонах, даже телесные цвета были насыщены тускло-коричневым оттенком.
– По-видимому, вы потратили тут много мумии, господин Дролин, – заметил герцог. – Разве же это сердце было так велико?
Старик засмеялся:
– Нет-нет, оно было очень маленькое… почти что сердечко мальчика, хоть королю к моменту смерти и стукнуло шестьдесят четыре. Но тут я использовал и другие сердца – регента, герцога Орлеанского, а также графинь де Помпадур и Дюбарри. Это целая эпоха, и она разворачивается у вас на глазах!
Картина изображала массовый свальный грех – неисчислимое количество мужчин и дам льнули друг к другу, пробирались поверх лежащих тел. Многие были без одежды, но у некоторых сохранились приметы эпохи – парики-аллонж, кружевные платья, жабо. Но у всех у них вместо голов на плечах торчали обтянутые тонкой пергаментной кожей черепа. В их позах было что-то от скотов или псов; фигуры, одежды, телеса – все было мастерски выписано, но пара отвратительных инфернальных штрихов делала и без того сомнительное зрелище абсолютно непотребным. Это дикое сплетение жизни и смерти – зверя и человека – настолько гармонировало, что картина производила на зрителя чудовищное впечатление.
Дролин, от которого не ускользало ни малейшее движение гостя, указал герцогу на графин:
– Прошу, наливайте себе, господин Орлеан. Ваш тихий ужас для меня донельзя удовлетворителен!
– Эта картина кошмарна! – заявил герцог категорично.
Старик закаркал от удовольствия:
– Значит, она удалась! Противно, прямо-таки корежит – словом, по-королевски! – Он внезапно посерьезнел. – Поверьте, господин Орлеан, мне стоило невероятных мук написать эти картины. Ни один демон из ада Данте не ровня тем тварям, что восставали ко мне из потаенных недр королевских сердец…
