Спасшихся вытаскивали, быстро вразумляли, кого зуботычиной, кого кулаком под ребра — бросали на скамьи, к веслам, там им объяснят, чья правда нынче, а нет, так сами поймут. Вытащенные не противились, слушались — еще бы им не слушаться спасителей своих, из ада выбрались огненного, заново родились на свет белый.
Пожилой сотник с обгорелой напрочь бородой и спаленными бровями сам спросил:
— Вы чьи будете, сынка Кронова, что ль? Жив ответил:
— Его самого!
Только тогда воевода признал Кронида, склонил голову.
— Прости, — просипел, смущаясь, — слыхал много про тебя, да все думал сказки сказывают, народ любит сказки…
— Народ любит не только сказки, — поправил его Жив, вернул сотнику протянутый им меч, — пригодится тебе, послужишь верой и правдой. И запомни, народ еще любит добрых и справедливых князей!
Старик не стал спорить, чего тут скажешь, был бы недобрым княжич, лежать бы ему, сотнику, на дне морском. Добрый. Пока. Ну, а там жизнь рассудит.
До Олимпийского брега еще семь стругов пожгли, девять в полон захватили: Дон воевал умело и беспощадно, зажимал в кольцо багрянопарусные корабли и начинал жечь их неспешно, по одному, давая прочим наглядеться вдосталь да понять, что к чему. Но сдавались не все, были такие, что насмерть стояли. Не обошлось без жертв, тринадцать воев потеряли в боях, всех стрелами побили.
Аид руководил метальщиками, следил, чтоб горючую воду попусту не тратили. Но, видно, снадобье ему не^ очень помогало: через каждый час ложился на доски, отдышаться не мог, шептал:
— Темница-то нетемная сильнее мертвой водицы, сильней меня!
Кашлял, задыхался, бледнел до синевы. Но потом опять вставал, пил из корчаги, привязанной к ремню, розовел, наливался силой. Жив ему не мешал, хотя видел — доходит брат, совсем доходит, ему бы не над живыми людьми старшим быть, а над тенями. И сам как тень.
К пристаням — тем самым, на которые его привезли обритым, полуголым рабом-дикарем много лет назад, подошли развернутым строем, будто на свои причалы — смело, дерзко. И хоть не было мест свободных, приставали к бортам привязанных стругов, через них, как по плавучим мостам, бежали на берег, сшибая с ног, оглушая стражников, разоружая малые отряды, бросая перуны громовые в дозорные крепи.
Ворон бежал с мечом в руке одним из первых, не стыдясь седин своих.
— О-орра-аа!!! — клич боевой гремел над берегом.
Жив наказал еще с вечера без дела не сечь Кроновых людей, видно, уже своими их почитал. Но Ворон себя не сдерживал — и коли кто выставлял ему в грудь меч или копье, пощады не давал, рубил будто зверя дикого.
Все прибрежье взяли быстро, с ходу.
— Вот те и раз, — как в шутку пожаловался Жив Скилу, который не отставал от него, хранил княжича от недоброй руки, — не ожидал эдакого приема теплого!
Скил расхохотался. Он был весел чрезмерно. Уже предвкушал встречу сладкую с вдовушкой своей. И еще кое-что… злопамятен был Скил. Жив и это приметил, вздохнул, сказал прямо:
— Ой, злой ты, Сокол, будто и не рус ты! Тот осклабился, обнажая в улыбке мелкие острые зубы, подтвердил на своем наречии родном, непривычном теперь в его устах:
— Ми таки луда, биды нэ прощем! Жив покачал головой. Огляделся. А дружины боевые уже строились, ждали его слова. Промедление могло обернуться бедой. Откуда-то издали, с левого края берега, быстро шел к нему Дон — без шелома, в синем шелковом корзне на голое тело, весь в крови, разгоряченный и довольный. Жив его сразу остудил.
— Тебе, брат, море держать и берег хранить! — сказал, как приказал.
Дон опешил, замер на полушаге.
— А дворец Кронов? — вырвалось у него изо рта. — Кто брать будет?!
— Треть людей возьмешь, своих, отборных мореходов… нет, четверть, — поправился Жив, — и на струги!
— Ой, брат, — рассердился Дон, — на горло наступаешь! Воли не даешь! Мне с папашей самому посчитаться надобно, а ты все руки-ноги вяжешь!
Жив не растерялся, выслушал спокойно. И ответил так же:
— Отца нет сейчас в палатах. На Донае он — войной на сестру нашу, на Рею пошел. Большим походом! Потому и мы здесь.
Дон осерчал совсем. Налился багрянцем, глаза из орбит вылезли. Казалось, вот-вот набросится с кулаками. Но Жив стоял открыто, развернув плечи, не пряча глаз. Теперь он мог все говорить.
