И потому он бился. Неистово. И расчетливо. Вымеряя каждый удар, не давая гневу захлестнуть разум мутной волной. Рука его была крепче булата, тверже стали. Крон отбивал удар за ударом, увертывался, выскальзывал из-под меча Купова. Но сам наносил удары редко, выглядывал, высматривал слабое место, чтобы ударить один только раз — наверняка, смертным боем. Пред ним был боец, не имевший слабых мест, не человек, но неведомое существо, не знающее устали и слабости. На многих искусных мечниках оттачивал свое мастерство Великий князь, всегда стремясь вверх, превосходя их, учась у них… но такого по сию пору не встречал. Временами ему казалось, будто явился к нему отметить за все прегрешения бессмертный — ибо мертв по сути своей — навь из черного вырия. Крон гнал прочь страшные мысли. Ему нужна была вера только в свои силы, в свою победу. Малейшее сомнение — и неминучая смерть. Крон не сомневался.
Когда они изнемогали до предела, то валились друг на друга — и тут же отпихивались, расходились на десяток-другой шагов и падали наземь, не щадя и без того изодранных и мокрых от пота и крови одеж. Крон лежал на сырой бурой земле, уткнувшись в нее щекой и ухом. И не понимал уже — то ли это его сердце бьется тая., что вся земля под ним содрогается, то ли Купово, то ли дочь сожженная стучит ему изнизу, не достучится. Он впитывал в себя силу и волю из сырой земли, из этой огромной могилы, гце лежал пепел от его плоти. Он вбирал в себя мощь тысяч русов, ушедших в землю. И тогда он вставал, шел на супротивника своего. И все начиналось сначала.
И не было конца поединку.
Гулев метался в горячке семь дней. На восьмой пришел в себя. И сразу приказал позвать к нему пленницу. Послал и в каменоломни за ее спутниками. Слаб он был, в голове гудело, черные мурашки мельтешили перед глазами. Хотелось откинуться на спину, замереть, забыть про все заботы-хлопоты. Но нельзя, никак нельзя — смерть могла придти во сне. И тогда воля Рода останется неисполненной. А воля была простой… пришел срок. Пора!
На этот раз двоих княжичей и сотника посадили на лавку у стены, поднесли меда горького, хмельного, уважили. Тут же сбили оковы, принесли в тазах воды умыться.
Талан зеленоглазый разминал затекшие руки. Ничего не понимал пока. То бьют до полусмерти, то крутятся вокруг бесами.
— Медведь, небось, в лесу сдох, — выговорил он старой приговоркой. Мало кто понимал смысл ее, дело было не в медведе, а в той ипостаси Белеса, что время от времени обновлялась, меняя с собой и мир земной.
— Сейчас вот напоят, накормят… да и прирежут! — заключил по-своему Стимир. После всего случившегося он не верил больше в добрые намерения здешних обитателей.
Хис промолчал. Не дубасят по голове, не ломают ребра — и то ладно. Сидел вальяжно, гостем сидел.
Разговоров с ними не разговаривали. Старейшина лежал чуть живой на широченной лавке, устланной ворохом шкур, стонал. Даже от стены было видно, что ему совсем плохо.
Яру привели позже. Ее переодевали, мыли, натирали благовониями, расчесывали. И потому, когда вошла она в палаты, будто солнышком их осветило — княжна вошла, не бродяжка, не гостья незванная, а самая что ни на есть княжна родовая.
— Подойди ко мне, дочка, — тихо попросил Гулев. Голос его был нежен, ласков.
Яра покорно подошла. Повинуясь движению руки старейшины, присела на лавку возле ног. Склонила голову. Не было у нее злости на болящего, не осталось и гнева. Жалко было несчастного старика. А все, что случилось за дни минувшие, вспоминалось далеким сном.
— Не поверил тебе, дочка, — пожаловался Гулев скорбно, — вот боги меня и наказали. — Помолчал, тяжело дыша, покрываясь испариной. И спросил: — Стало быть, ты и впрямь Кронова рода?!
Яра кивнула.
— Это хорошо, — Гулев вздохнул облегченно, — значит. Род тебя к нам неспроста прислал. Боги ничего просто так не делают, это понимать надо…
Дощатая дверь за лавкой отворилась. И в палаты бесшумно вошли два седых волхва, будто два брата. Встали подле Яры. Один возложил ей на голову сухую невесомую ладонь.
Яра ощутила, как потекло по всему телу тепло. Стало ей до того легко, покойно и безмятежно, что, казалось, взмахни руками сейчас — и взлетит подобно птице белокрылой, воспарит над суетой и тленом.
