«И творчество, и созерцание, по-видимому, ни к чему» (25 ноября 1941).
«Сейчас задним числом вижу, что жизнь моя сложилась совсем особенно. Не во внешних происшествиях дело, они как у многих других, ее действительное содержание всегда было „творчество и смотрение (созерцание)“. Самому „жить“ всегда было скучно, повинность, охота и настоящее было только к творчеству и смотрению. Это действительно так, и это у немногих. А главное – было это с самых ранних лет и по сегодняшний день» (16 мая 1943).
«Смотреть и думать, не делая. Это – одно. Второе – творчество. Кроме близких своих, Олюшки, Виктора, смотрение и творчество – единственная зацепка в жизни. ‹…› Как хотелось бы прожить последние годы жизни со своими, свободно смотря и творя» (30 мая 1943).
«Старое ясно – творчество и созерцание – но их совсем нет» (2 августа 1945).
«Стимулы к жизни как к „наслаждению“ атрофируются все больше и больше. Много больше, чем в молодые годы, остается „созерцание и творчество“» (9 октября 1949).
4.2. Философы, повлиявшие на Вавилова
О повлиявших на него в молодости философах сам Вавилов писал несколько раз. «…моим первым учителем была книга Мечникова» (13 марта 1910). «Мечников, Геккель, Тимирязев, Бюхнер, еще позднее Мах ‹…› первые шаги Эпикура и Лукреция» (22 сентября 1947). «Сами мы в это время читали или делали вид, что читали брошюрки Маркса и Энгельса, Бебеля, Дицгена, эмпириокритические сочинения Карстаньена, Луначарского» ([Франк, 1991], с. 112).
В университете Вавилов слушал лекции философа и психолога Г. И. Челпанова (1862–1936). Впечатления Вавилова – скорее негативные – в единственной записи от 4 сентября 1909 г.: «…изливал потоки воды, все время открывая Америки ‹…› сидение между двух стульев…» Тем не менее заслуживает упоминания – в контексте будущих философских метаний Вавилова, – что Челпанов предпочитал философский дуализм монизму.
Кроме того, общее, грубое представление о «философских вкусах» Вавилова можно также составить по количеству упоминаний в дневнике известных философов.
Если судить только по частоте упоминания имен, то оказывается, что ведущие роли в философском мире Вавилова играют античные философы-материалисты. Слова «лукрецианизм», «лукрецианская философия» часто используются для обозначения материализма/атомизма, благодаря чему – а также тому, что Вавилов работает над статьей «Физика Лукреция», – Лукреций занимает первое место среди имен философов (30 упоминаний в дневнике, из них 29 после 1943 г.). Если прибавить к Лукрецию Эпикура (10 упоминаний) и Демокрита (4), то античные материалисты формально оказываются лидерами в «хит-параде» философов.
На втором месте оказывается Платон (упоминается около 20 раз). Причем примерно в половине случаев его имя употребляется для обозначения идеализма («платоновский мир», «платоновские идеи»).
Особое место среди философских авторитетов у Вавилова несомненно занимает Декарт (15 упоминаний, еще 6 – косвенно, посредством знаменитого «cogito ergo sum»). «Триста лет со дня смерти Декарта. Давно я его полюбил. Механицизм, доведенный до конца, до противоречия, до cogito ergo sum. Замечательное лицо, остроумная математика» (12 февраля 1950).
Хотя имя Спинозы употребляется во всех дневниках лишь трижды, этот философ также уверенно может считаться одним из важнейших для Вавилова – классическое рассуждение Спинозы о мыслящем камне вспоминается полтора десятка раз.
Кант упоминается 11 раз.
Хотя Лейбниц упоминается в дневниках всего шесть раз (столько же – Аристотель; упоминаний остальных известных философов еще меньше), его нужно выделить особо. Вавилов иногда чувствовал созвучие своих идей и монадологии Лейбница: «…от панпсихизма до „я“ так далеко и сложно. Монады? ‹…› Влияние психического на физическое? Обратное несомненно, почему же не бывать и прямому? Все похоже на Лейбница» (3 октября 1948). «Перед отъездом из Барвихи читал о лейбницовских монадах» (14 января 1950).
Интересно также отметить влияние философствовавшего физика – основоположника «махизма» – Э. Маха (его имя встречается в дневниках – в основном в юношеских –13 раз!).
