На шестой - лед был сломан.
Я хотел остаться серьезным до конца. И еще на крыльце напустил на себя мрачность. Когда вошел в кабинет - она, по своему обыкновению, сидела за столом. Я забыл сказать "здравствуйте", только притворил за собою дверь.
У нее на глазах были слезы.
- Что случилось? - спросил я.
Мне показалось, ее кто-то обидел, я разозлился, я готов был растерзать обидчика.
- Перестаньте, прошу вас, - проговорила она. - Как вам не стыдно.
Тут я понял, что обидчик - я сам.
Поселок остается поселком. И, конечно, мои хождения не остались незамеченными, а злые языки разносили молву, что молодая врачиха нашла наконец ухажера по душе. Представляю себе, как об этом шептались кумушки и с какой охотой их слушали.
Теперь было ясно: доктор ко мне равнодушна. Об этом я прочитал в ее глазах. Я пожалел о том, что докучал ей своими частыми визитами. И вдруг я покатился со смеху.
- А знаете, - проговорил я с перекошенным от смеха лицом, - я уж было решил, что влюбился!
Чего тут смешного, когда человек влюбляется?
Но я смеялся так заразительно, что доктор, не сдержавшись, рассмеялась вместе со мной. Окно было открыто, а мы смеялись так громко, что люди, проходившие по липовой аллее, косились в нашу сторону. По саду улепетывал кот, перепуганный приступом нашего смеха.
- Вот обыватели, - все еще смеясь, сказала доктор.
- Именно, обыватели! - согласился я.
- Мы, - сказала она, - мы с вами обыватели!
- Но и они, они тоже!
- Да, они тоже!
- И мы!
- Ну да, и мы!
- Вы не сердитесь? - спросил я.
- Нет, теперь уже не сержусь.
Мы как-то сразу почувствовали себя старыми друзьями. Говорили о Риге, об органных концертах, о липах и липовом чае, о людских характерах и причудах больных. Потом я сказал, что на днях уезжаю. Завтра воскресенье, а в понедельник рано утром уезжаю.
- Завтра праздник урожая, - сказала она.
- Да, праздник.
- Пойдете?
- Непременно!
- Ну, тогда до завтра!
В воскресенье мы встретились в парке. После концерта были танцы. Наскоро сколоченный помост прогибался от тяжести танцующих.
У буфета мы пили пиво, прямо из бутылок, потом танцевали. Народу было много. Люди убрали хлеб, обмолотили, засыпали в амбары, теперь можно было поразвлечься, что они и делали. Солнце закатилось, в парке зажгли электричество, танцы продолжались. Мы встретили Симера с ребятами.
- О-ла-ла! - удивился Симер. - Не хотите выпить за компанию?
Доктор призналась, что предпочла бы танцевать, и опять мы с ней танцевали.
- Ну, мне пора, - сказала она.
- Мне тоже.
Возле амбулатории мы остановились. Она жила в этом же здании, только в другом конце. Ночь была темная. По небу плыли облака, и ни одной звезды.
- Знаете, - проговорила она задумчиво, - одно время мне казалось, что вы действительно влюблены.
- Да что вы, - отозвался я, - ничего подобного.
Потом мы целовались. Мы же не деревянные, кровь
молодая, мне двадцать четыре, ей столько же. Трудно было бы не целоваться после такого чудесного вечера, после такого чудесного праздника.
- Не надо! - вскрикнула она и убежала.
Я не двигался с места, пока не хлопнула дверь.
Я перестал понимать, где кончилась шутка, где начиналось серьезное. Я преступил границу. С шуткой вторгся в пределы серьезного. Я был агрессором. Безнаказанно никто не преступал чужой границы. И я должен был понести наказание, только не знал, каким оно будет.
Когда вернулся домой, Симер был уже там. Сидел на кухне, курил.
- Завтра уезжаешь? - хмуро спросил он.
- Да.
- Доволен?
- Доволен! А ты чего раскис?
- Когда опять приедешь?
- Не знаю. Может, приеду. Пора за дипломную работу браться.
- За дипломную, - проворчал Симер. Лицо его было мрачно. - Сволочь, вот ты кто, - буркнул он.
- Значит, и ему известно, что я преступил границу.
Я видел, что ему нелегко дались эти слова. Мы все лето работали вместе. Я и жил у него, и, что называется, пуд соли вместе съели. Я знал каждую жилку на его руке.
А сколько мешков с пшеницей, рожью, горохом мы перетаскали? Мне казалось, я знал его мысли так же хорошо, как его руки. Руки у него были очень порядочные, - Откуда ты знаешь? - спросил я его.
