– У вас растет серебрянка?
– Н-не знаю… Скажи, какая она, поищем вместе.
– Лист размером… с твою ладонь, да. И очертаниями ее напоминает. Блестит серебром в лунном свете. Низкая, как гриб…
Теперь и Бэрин шел, то и дело наклоняясь и разводя руками кусты. Я слышала, как он негромко ругается на царапучие ветки. Кажется, мы обошли кругом все озеро, и я начала терять надежду. Этот проклятый берег, на котором не растет даже серебрянка! Проклятые Волки, ведь яма ставилась на них – а умирает мой Рыжик! Проклятье, проклятье, проклятье!
– …ну, ну, тише, – говорил Бэрин, прижимая меня к себе. – Успокойся, не плачь. Тише, тише…
Оказывается, я выкрикивала все свое отчаянье и проклятия. Теперь уже – в грудь Бэрина. Я не плакала, нет, – выла, комкая на его груди рубаху, царапалась, а он будто и не замечал, держал крепко, гладил по голове и лишь приговаривал: «Тише, тише, тише…»
Наконец я прислушалась и послушалась. Руки мои опустились, но я еще долго стояла, прижавшись к Волку. Словно черпала из него энергию, спокойствие. Силу.
Нет, так искать бесполезно…
– Нет, так можно искать до бесконечности! – отстраняясь, решительно сказала Лисса. И начала стягивать одежду.
…Ему не спалось. Обычно ведь засыпает мгновенно, а тут третий час бока давит, вертится. Слышит, как бродит по округе Ольвин, как квакают лягушки в заводи неподалеку, как ухает в лесу филин. Он наконец сел – рядом завозился Вокер, натянул на голову влажный от тумана плащ.
Сменить Ольвина, что ли, раз все равно сон не идет…
Приостановился у окна дома. В свете лучины было видно скорчившуюся рядом со зверенышем Лиссу. Не спит, от смерти брата сторожит… а если не отобьет? Что потом? Проклянет волков – и его тоже – и уйдет куда глаза глядят? А если останется – то с кем?
Он прислонился к стене, уставился на яркую луну. Нет, вовсе не она не давала ему уснуть…
Шорох. Он скосил взгляд. Из дому выскользнула Лисса. Задумчиво оглянулась и пошла к лесу.
Он окликнул девушку – негромко, чтобы не испугать, она и не испугалась. Отправилась искать какую-то серебрянку. Он тоже пошел – видно же, что не в себе. Лисса и впрямь искала, наклонялась, разводя руками ветки; он с мрачным терпением следовал за девушкой, гадая, насколько ее хватит. Хватило на круг подле озера. Лисса устала, дышала тяжело, что-то бормотала. Бормотание делалось все громче, она уже не разводила ветки, а попросту ломала, рвала их, металась с одного края поляны на другой… Он изловчился, схватил ее, прижал, и проклятья, которые девушка посылала Волкам, Волчьему берегу и всему этому подлому миру, она излила ему в грудь. Девушка извивалась в его руках, царапалась, даже, кажется, кусалась… какая же гибкая и сильная!
Он отпустил ее, лишь когда Лисса утихла, перестала вырываться и чуть ли не перестала дышать, уткнувшись лицом ему грудь. Неожиданно выпрямилась и сказала задумчиво:
– Нет, так ее никогда не найти.
И начала раздеваться. Чуть ли не минута понадобилась, чтобы понять, что ему вовсе не предлагают немедленно заняться любовью… да он уже просто помешался, точно мартовский кот!
Девушка бережно развесила по ветвям одежду, опустилась на землю…
Он, как всегда, пропустил миг перехода.
Моргнул: а перед ним уже сидит взъерошенная и встревоженная лисица. Он не двигался и старался даже не дышать, памятуя, какое ошеломление испытываешь в первую минуту. Лисица встряхнулась, настороженно посмотрела на него – крылья ее носа бешено работали. Успокоилась, опустила острую мордочку к траве, и, почти стелясь по земле, как пышное рыжее облако, пустилась прочь.
Бэрин пытался угнаться за ней – куда там!
Уж точно – не человеческими ногами.
Лисица бежала по подлеску, почти не обращая внимания на заманчивые шорохи в кустах, трепет перьев удиравшей куропатки, следы и запахи близкого людского и звериного жилья. Она помнила, что ей нужно найти траву, пахнущую мятой… и немного железом… и совсем чуть-чуть – кровью. А вот запах крупного зверя… хищник… волк… лисица прижала уши, но не прилегла, не затаилась, лишь кинулась бежать быстрее… еще быстрее… трава, пахнущая мятой, – иначе и не жить…
