Шура слушала жениха и чувствовала себя маленькой и беспомощной, ее воля бессильно металась под натиском этого могучего и точно каменного человека с крепкой шеей и тяжелой, свинцовой челюстью. Он подавлял ее убежденностью в своей житейской, давно выверенной правоте. И возмущалась оттого, что покоряется его власти она, Шура, комсомолка, озорная, независимая, свободолюбивая! Значит, конец… Пришла пора проститься со свободой, притаиться под мужниным крылом… И от этой неизбежности, от неизбежности покориться, ей сделалось тяжко, из души рвался крик. Но она сдерживала себя… Так вот почему в голос плачут девушки, покидая родительский кров! Шура с изумлением наблюдала это каждую осень, когда справлялись свадьбы, — девушки прощались с собой, с юностью, со свободой… Где же любовь, где счастье? Она вздрогнула, испугавшись Коляевых рук, широких, сильных, беспощадных, с черными от мазута ободками на ногтях, — попадись в эти руки, не пожалеют, сомнут…
— В нашем поселке недавно открыли кинотеатр, — сказал Коляй и улыбнулся Шуре. — Совсем рядом с нами. По субботам будем смотреть картины. И магазин недалеко и рынок…
Подвыпившая, разрумянившаяся Лукерья, пододвинув к Коляю тарелку с вареной курицей, бочком присела на краешек лавки, дотронулась до его плеча осторожно и ласково.
— Может, поживете здесь недельку, Коленька? Больно с Санюшкой расставаться…
— Нет, мать, неделю нельзя, — озабоченно сказал Коляй. — Денек-другой погостюю в родном уголке, а неделю не могу. Дела! Да и дни без пользы проводить незачем, у шофера каждый день — деньги, хоть немного, а деньги. Семья-то прибавляется!.. Готовься, Шура!
— Готова, — быстро ответила Лукерья. — Давно готова!
— Картошки-то дадите, мамаша? Или у других искать?
Лукерья насторожилась, у нее даже лицо по-лисьи заострилось — проснулась жадность.
— Мешок-два дадим, как же, — небрежно проговорила она и ушла в чулан как бы за новой едой. — Непременно дадим, Николай Афанасьевич.
— Мешок-два? — с сожалением ответил Коляй. — Оставьте уж ее себе! Придется поискать завтра по селу.
— Не слушай ее, Коля, — сказала Шура. — Сколько надо, столько и возьмем…
— Я не настаиваю… — начал Коляй, отирая вдруг вспотевшее широкое лицо платком.
В это время на крыльце громыхнула щеколда. Гулко отдались в сенях стремительные шаги, шаркнула рука, отыскивая в темноте скобу, дверь рывком растворилась, и порог переступил Павел Назаров. Он остановился, держась за спинку кровати, распаленно глотнул воздух, откинул голову, словно был поражен Шуриной печальной, жертвенной чистотой.
В первый момент Шура обмерла, глаза погасли. Лукерья от внезапности онемела, не могла вымолвить слова… «Не заперла сени, старая дура! Теперь быть беде…»
— А, приехал! — сдавленно проговорил Павел, кивнув Коляю.
Фанасов застегнул пиджак, сел прямо; небольшие глаза углубились под брови.
— Здорово, Паша! Садись за компанию…
— Погоди. Мочи нет сидеть! — И Павел опять перевел взгляд на Шуру; он никогда не видел ее такой красивой, тихой и покорной; необычайная перемена в ней ужаснула Павла — значит, окончательно решилась…
Лукерья спохватилась, метнулась к Павлу, загораживая ему дорогу к столу.
— Уходи, Пашка! Эко вломился!.. Лось! Ничего ты здесь не забыл! Уходи, говорю!..
Павел легонько отстранил Лукерью.
— Зачем приехал, Коляй? — Он медленно придвинулся к столу, навис над Коляем. — За тобой, Саня?
— За мной! — отчетливо и с вызовом ответила Шура.
Коляй, мрачнея, как бы раздавался все шире, тучнел, наливаясь чугунной, несокрушимой силой; шея, уши побагровели до черноты.
— Какое твое право спрашивать ее? — Челюсти его едва разомкнулись. — Ты здесь кто? Пришел повидаться — садись, угощайся, а не то — вот бог, а вот порог.
— Погоди, не стращай! И на порог не указывай! — Волнение прерывало Павлу дыхание. — Ты за картошкой приехал? Бери, нагружай, я свежую яму разрыл. А Саню оставь, по-товарищески тебя прошу.
— С кем ей оставаться-то, уж не с тобой ли? — крикнула Лукерья.
— Со мной!
Лукерья наскочила на Павла, сунула ему в лицо остренькие кулачки, выкрикивая исступленно, визгливо:
— Фигу тебе вместо Сани, фигу! Фигу! Вот выкуси! Что ей делать с тобой, горе мыкать, во щах капустинки вылавливать да слезы считать?! Жених… В партейных ходишь, а толку что? Другие партейные вон как живут! От пирога лучшие куски режут!
