Встретив возле правления Павла Назарова, Мотя решил, что их требуют к ответу за вчерашний набег на дом Осокиных.
— Тебя тоже вызывают? — спросил он Павла. — Лукерья небось нажаловалась…
Павел мельком взглянул на Мотю.
— Испугался?
Мотя, ощутив в Павле надежную поддержку, приободрился.
— Мы боролись за правое дело, за общественное: полезного для колхоза человека хотели умануть — отстояли…
Бесхитростное лицо его выражало искреннюю веру в то, что он говорил. Концы бровей над переносьем Павла разомкнулись, губы дрогнули в едва приметной улыбке, он по-дружески толкнулся плечом в Мотино плечо.
— Все хрипишь, Матвей? Долго что-то… Полоскал бы чем-нибудь горло-то…
— Самое лучшее полоскание — водка. Да боюсь. Мне один солдат рассказывал, у него однажды дядя тоже, как и я, простыл: хрипит и хрипит. Стал он промывать горло водкой. А голос и вовсе сел: рот мужик разевает, а звуков никаких. Как сом. Дядя тогда к врачу. «Отслужило, — говорит врач, — твое горлышко, спалил ты его, — говорит, — водкой окончательно, проржавело оно, как старая самоварная труба, до дыр. Хочешь, — говорит, — я тебе другое горло вставлю?» И вставил ему гусиное. И солдатский дядя стал шипеть, шепотом разговаривать. А разгорячится — кричит гусаком. Правду говорил солдат или врал… Неужели человеку можно вставить горло гусака?
Павел улыбнулся.
— Медицина все может, Матвей!
— Да, в такое время живем… — согласился Мотя и, спохватившись, заглянул в окошко. — Зачем нас все-таки вызвали?
Заседание нового правления только началось. Куда ни обернешься, куда ни кинешь взгляд, всюду недоделки, гниль, всюду нужны средства, силы. Одно дело отодвигалось подальше — терпело еще, другое требовало безотлагательного вмешательства.
Лицо Аребина осунулось от забот. Ломило в висках, возбужденная дрожь сводила плечи. Как проникнуть в самую глубину жизни колхоза, осмыслить прошедшее и настоящее, чтобы смело и безошибочно идти в будущее? Главное, коренное заслонялось мелким, незначительным.
— Прежде всего, — сказал Аребин, — надо отыскать корень всех бед, поставить точный диагноз наших недомоганий… — Беспокойство высветлило до горячечного блеска его серые глаза, лоб покрыла тревожная белизна.
— К рулю встаешь, Владимир Николаевич, — заговорил Терентий Рыжов несколько торжественно: первое свое слово на первом заседании хотелось сказать умно, с толком. — Учти одно: народ все примечает, от его глаза никуда не скроешься. Ты только еще, может, подумал о чем-нибудь, а он уж и об этом знает… — Терентий передохнул, вопросительно кивнул Орешину: резонную ли ведет речь? Орешин одобряюще нагнул голову. — Непорядки нас одолели. Просто засосали по самую шейку! Тоска смертная — жить среди безобразий! А как их изничтожить, с чего начать — задача!
Доверчивая улыбка сузила глаза Аребина.
— Начнем сначала, Терентий. Надо поставить на ноги общественное производство, подобрать надежных, работящих людей, расставить их с умом.
— Людской вопрос самый сложный, — заметил Орешин и постучал в окно изнывавшему в тоске и в неизвестности Моте Тужеркину.
Мотя зачем-то снял кепку, от волнения оступился на крыльце и чуть было не растянулся. Он заранее горел от стыда перед Аребиным: остальные были свои, знали Мотю как облупленного. Аребину же Мотя желал казаться значительным, честным и стойким.
В помещении Мотя сел на табуретку у порога и замер в ожидании, теребя в руках кепочку. На него не обратили внимания, и он кашлянул, давая о себе знать.
— Посиди, Матвей, — промолвил Орешин и обернулся к председателю.
Аребин с покорностью развел руками.
— Для первого шага, товарищи, для начала придется поклониться государству, попросить у него взаймы, немного и на короткий срок. До осени.
Лысая, ушастая, на длинной шее голова Орешина мотнулась над счетами; кружочки издавали сухой стук кастаньет.
— Мешкотары четыреста штук по двенадцать рублей; горюче-смазочные материалы, ремонт транспортных средств — нужно купить не меньше пятидесяти станов колес, по сто двадцать рублей за стан; справить сбрую; поставить на колеса весь автопарк… — Кастаньеты отстукивали сотни, тысячи, десятки тысяч. Орешин заключил, поставив счеты на ребро: — Тысяч сто, не меньше.
