Государь всея Руси - страница 91

...Сейчас, стоя на площади Китай-города, изумляясь и радуясь обилию света и тепла, щедро и беспрестанно льющегося из пробуравившего небо огненного родника, и любуясь, и наслаждаясь этим теплом и светом, наслаждаясь жадно, восторженно и откровенно, как безраздельной и единственной своей собственностью, он пытался унять свою радость, пытался повернуть свои мысли в какую-то иную сторону, принуждал себя думать о Макарии — скорбно и сострадательно, чтоб искупить этими мыслями невольную вину перед ним за свой неуместный восторг и радостное наслаждение жизнью, но все его попытки были тщетны. В нём билась, бушевала, вздымалась горячей волной только одна мысль: «Свершилось! Свершилось! Свершилось!» И он готов был стоять так вечность и ничего не желал бы больше, только чтоб чувствовать, чувствовать, чувствовать эту бьющуюся в нём горячую волну.

Странно, но больше всего ему не хотелось сейчас возвращаться к себе — на Печатный двор. И он знал почему. Те заботы, дела, которые ожидали его там, были совсем не под стать его нынешнему душевному состоянию, они были слишком земными, обыденными и могли загасить, заглушить, опростить всё то, что переполняло нынче его душу. Завтра — да! Завтра он с радостью окунётся в прежние заботы и дела, а сегодня, сейчас ему хотелось подольше похранить в себе эти чувства, подольше побыть с ними наедине, потому что слишком редко посещали они его, и порадоваться, тихо, заветно порадоваться обилию света, тепла, синевы и как бы причаститься всем этим, соединиться с ним, слиться, ощутив себя частью Вселенной.

Он стал думать о Боге, но не потому только, что его воля незримо присутствовала и в том, что совершилось у митрополита, и в том, что сейчас происходило в природе, а потому, что то чувство огромной благодарности, которое сейчас переполняло его, не могло быть излито больше ни на кого. И из души его тихо потекла молитва.

Он был счастлив, и это было счастье человека, в котором чувство благодарности превзошло все другие чувства, а такое счастье — высшее!

К царю на Москву прибыли посланники от шведского короля Эрика. Государь с недавнего времени стал избегать раздоров с ним, и посланников встретили пригоже, постаравшись забыть о дурном обращении с русскими послами в Швеции, где им и комнаты отводили без печей и лавок, и голодом держали, не позволяя пользоваться даже своими запасами, да и во дворец к королю водили пешком, как простолюдинов, не раз беспричинно возвращая с полдороги назад. Послы писали тогда в Посольский приказ, что от короля им было бесчестье великое и убыток, что король, противу поклона от наместников новгородских, с места не приподнялся нимало и шляпы не снял, как того требовал заведённый обычай, а позвавши их на обед, с явным издевательством велел поставить перед ними в Петров пост мясные кушанья.

Происходило всё это совсем недавно — каких-нибудь два года назад. Эрик, тогда только вступивший на престол, вознамерился положить конец унизительному обычаю, по которому шведские короли обязаны были сноситься не прямо с московским государем, а с новгородскими наместниками, и прислал послов с требованием, чтобы все перемирные грамоты, оставленные при отце его и скреплённые только печатями новгородских наместников, были бы скреплены и печатью царской и чтобы впредь ему ссылаться прямо с царём, потому что наместники новгородские, писал он в грамоте, люди хоть и большие, но всё же холопы царские, а холоп государю не брат, и для его королевской чести ущербно ссылаться с холопами.

Обычай этот, впрочем, претил не одному Эрику и возмущал не только его молодое честолюбие. Его отец Густав[144] возмущался этим не меньше и, будучи уже на склоне лет, затеялся даже воевать с Иваном, пытаясь принудить его уничтожить это оскорбительное правило, но проиграл войну и вынужден был с унижением просить мира.

Иван согласился на перемирие только при непременном сохранении прежних правил сношений. «Мы для королевского челобитья разлитие крови христианской велим унять, — отвечал он Густаву с высоким достоинством победителя, которое отныне редко будет покидать его. — Ежели король свои гордостные мысли оставит и за своё крестопреступление и за все свои неправды станет нам бить челом, то мы челобитье его примем и велим наместникам своим новгородским подкрепить с ним перемирье по старым перемирным грамотам, а буде у короля и теперь та же гордость на мысли, что ему с нашими наместниками с новгородскими не ссылываться, то он бы к нам и послов не слал, понеже старые обычаи порушиться не могут. Коль сам король не ведает, то пусть купцов своих спросит: новогородские пригородки — Псков, Устюг, чай, знают, скольким каждый из них больше Стекольны?»