У Давида все кипело внутри. Но — не слишком-то заносись. Ты ведь сам всего лишь турист, тоже гуляешь и смотришь по сторонам. Хотя твой костюм, и твой бумажник более понятны всем им и более приемлемы, чем тот роскошный монстр, проехавший мимо со своими марсианскими жителями.
Как могла страна позволить своим инвалидам войны жить в такой нищете?
Ах да, ведь они боролись не на той стороне! Не могут же все красивые, гуманные правила распространяться и на тех, кто дал себя победить, кто так пострадал, кто не смог бежать через границу, кто не был расстрелян. Они не получали пенсии по инвалидности, и если страдали от голода, холода, печали и одиночества, то только потому, что расплачивались за свои деяния.
A Opus Dei[12], эта ультракатолическая организация, обладавшая, вероятно, действительной властью в стране, хотя и замаскированная, и с таким искусством устраивавшая своих приспешников на все ключевые посты — неужели христианская совесть не побуждает их помочь своим страждущим ближним?
— Нет, Opus Dei полагала: весь существующий строй — от Бога, а Китайский квартал определялся существующим строем.
Давид замерз и зашел в один из множества маленьких театриков, где зрители, глядя на представление, пили пиво и кофе.
Он был взволнован, его сбивчивые мысли накладывались на впечатления от увиденного и видоизменялись под щелканье кастаньет, бренчание гитар и танцы с покачиванием бедер, исполнявшиеся девушками на сцене.
И посреди всего этого он тщетно стремился вернуться в мир беззаботности: Э, к черту всю эту нищету! Ну, чем я могу им помочь? Я не революционер, и не меценат, и не великомученик. У меня есть одна только проклятая способность видеть — и вынужденная потребность рассказать. Или, вернее, неспособность моего поколения не видеть. Счастливые вы люди, мои родители, видевшие одну только пышность цветов на Рамбле и катавшиеся по канатной дороге к горе Тибидабо!
И когда он вспомнил об этом и выпил свое тепловатое пиво, ему вдруг почудилось, что сюда донеслась свежесть и легкость горного воздуха. Потому что вихляющие бедрами танцовщицы скрылись, а на их место вышла красивая и неиспорченная молодая девушка и молодой человек с гитарой. Они пели старинные песни, драматично и безыскусно, как их наверное пели в деревнях в течение столетий:
Я отдала свою любовь
Милому Фердинанду,
Ах, оказалось, что он женат!
Как жестоко он обманул меня!
Скажи же мне, моряк,
Ты тоже красивый парень,
На каком корабле
Плавает мой милый Фердинанд?
Ах, оказалось, что он женат!
Как жестоко он обманул меня.
Я отдала всю любовь милому Фердинанду…
Как жестоко он обманул меня…
— …пела вся публика, и внезапно как будто по залу прошел электрический ток, всех охватило какое-то волшебное волнение, всех уносило счастливое забвение.
После печально-веселой песенки о милом Фердинанде девушка и молодой человек с гитарой спели еще одну, грустную и трогательную.
Она плакала и кричала,
Темноволосая девушка.
Под оливковым деревом.
И ветви его начали трепетать.
Девушка с нежным телом,
Темноволосая девушка
С нежным телом
Плакала над своим мертвым другом
Под оливковым деревом,
И ветви его начали трепетать.
Смех умолк, взгляды сделались глубже, все почувствовали, как трепещет оливковое дерево, разделяя горе девушки.
Оливковое дерево, дерево жизни, хлеб Испании.
Бездумные мужчины с напомаженными волосами, дешевые девочки, которые любят за деньги — все вдруг ощутили живой трепет в крови, всех охватило предчувствие удара, нанесенного кинжалом любви, кинжалом смерти. Las dos punalades fatales.
И Давид был захвачен общим настроением, он тоже почувствовал свою сопричастность к волнению всех окружавших его людей.
Но рядом с ним сидел какой-то жирный мужчина, он не смотрел и не слушал, он прямо засыпал над своей кружкой пива. Давид вспомнил жуткую историю об одном очень толстом человеке, любовница пыталась его убить, но так и не достала до живого места.
Трагичность благосостояния как раз в этом: ничто уже больше не достает до твоего сердца — ни хорошее, ни плохое. Он почувствовал что-то вроде жалости к жирному человечку, потому что это он, а не Давид сидел там, даже не подозревая о своей неспособности к переживанию.
