Он так вошел во вкус косьбы, что не заметил, как к его дому подошел парторг колхоза Марк Иванович Ожигов и, опершись о плетень, стал внимательно следить за его работой. Вывел Кретова из забытья ровный, но звучный голос парторга:
— Здорово у тебя получается!
Кретов поднял голову, утер струящийся по лицу горячий пот.
— Ты ко мне?
— Н-нет, мимо шел да вот загляделся.
— Косьбы, что ль, сроду не видел?
— Косьба косьбе рознь, — отозвался Ожигов. Да ты продолжай, не стесняйся…
Кретов пожал плечами. За недолгое время своего знакомства с Ожиговым он успел убедиться, что всякое проявление праздного любопытства было в корне чуждо сухинскому парторгу. Обтерев косу пучком травы, Кретов с выжидательным видом обернулся.
Несколько секунд длилось молчание, затем Ожигов сказал:
— Почему это у тебя в анкете сказано, что ты маленько немецким владеешь, а вот насчет того, что ты мастер косить, — ни слова?..
— Ну вот, теперь тебе мой немецкий поперек горла встал…
— Неверно это. Немецкий в колхозном деле тоже сгодиться может.
Кретов захохотал.
— Чего зубы скалишь? — сердито, но с теплой усмешкой в маленьких серо-зеленых глазах, продолжал Ожигов. — Может, немцы чего дельное про землю или про коней напишут, а ты прочтешь и нам расскажешь. Я ведь не на тебя, на себя злюсь. Лучше я должен своих коммунистов знать, про каждый их талант знать должен. А то, смотри, я уж два дня мозги ломаю, и вот, можно сказать, случай помог. А случай — друг коварный, на нем расчет строить нельзя.
— Марк Иванович! — взмолился Кретов. — Ты что, подрядился надо мной воду лить? Скажи толком!
— Постой! Ты часом не зайдешь в правление?
— Значит, дело есть?
— Так… разговор… — И, приподняв фуражку с помятым козырьком, Ожигов зашагал прочь.
II
Кретов был взволнован. Он понял, что Ожигов намеревается дать ему какое-то партийное поручение, и хотя не догадывался о его сути, но чувствовал, что оно должно существенным образом отразиться на его жизни в колхозе.
Кретов был местный уроженец и уже более двух месяцев работал заведующим конефермой, но до сих пор он ощущал себя в колхозе пришельцем, посторонним на сухинской земле человеком.
Еще в гражданскую войну шестнадцатилетнего Кретова потянуло из отцовского дома. Он скитался, батрачил, без малого год походил с конницей Буденного и навек заразился любовью к коням. Позже он окончил зоотехникум и работал сперва старшим конюхом, затем помдиректора и главным объездчиком на одном из орловских конезаводов. За все эти годы он ни разу не выбрался в родное село, лежащее близ Суджи, на берегу реки Псел.
Кретов и сам не мог понять, почему спустя несколько лет после окончания войны его неудержимо потянуло в родные места. Кретова не ждала там никакая близкая душа, родители его умерли во время оккупации, и все же он бросил свое место на большом орловском заводе и поехал в Сухую, управлять разрушенной гитлеровцами конефермой.
Он поселился в пустынном, утратившем жилой дух родительском доме и начал приводить в порядок разрушенное и запущенное хозяйство фермы. Работа была не по масштабам одного из опытнейших лошадников Орловщины, а его должность заведующего — не более чем вывеской, потому что Кретову приходилось совмещать обязанности конюха и объездчика, плотника и строителя. Но Кретов не раскаивался в своем решении.
Его мучило сожаление, что вся судьба Сухой, упрямо борющейся за свое счастье, прошла мимо него. Кретов не давал себе спуску, силясь превратить разоренную конеферму в действующую статью колхозного хозяйства.
Но случилось так, что Кретов оказался как-то в стороне от большой колхозной жизни, от своих односельчан. Этому способствовала прежде всего обособленность его работы, а также и его несколько застенчивая сдержанность.
Сейчас Кретов думал, что партийное поручение будет его проверкой в глазах односельчан как человека, коммуниста и члена коллектива. Или же рухнут все преграды, отделяющие его от односельчан, или же он надолго останется в своем теперешнем положении.
Выслушав рапорт дежурного, младшего конюха Никифора, и отдав все необходимые распоряжение, Кретов поспешил в правление.
