— А не рискованно ли будет, ваше сиятельство?
— Это — как удастся! Повторяю: мне вас жалеть нечего. Сами себя пожалейте. Сумеете быть одну ночь этаким русским меньшевиком-демократом — ваше счастье… Если же выбор наш окажется неудачен, к утру от вас останется прекрасно сшитый фрак, тело же будет купаться в море.
Я снова вежливо поклонился полковнику. В комнату тихо постучали. Вошел один из офицеров.
— Принесли, — доложил он, передавая полковнику большой пакет.
Татищев небрежно вскрыл его костяным ножом и высыпал из него кучу самой разнообразной валюты.
— Ваши деньги, — с очаровательной улыбкой сказал он и, отделив от всей пятитысячной кучи сто долларов мелкими купюрами, протянул их мне. — Берите! Джентльмен должен всегда быть при деньгах, — проговорил он, засовывая остальные доллары себе в карман.
— … и при часах, — добавил вошедший офицер, передавая мне мои часы, отобранные Голоскухиным. Отдав часы, он спокойно закурил папиросу из лежавшего на столе моего портсигара и, разглядывая его на свет, определил: — Восемьдесят шестой пробы. Вероятно, весит не менее фунта?
— Четыреста сорок граммов, — ответил я.
— Вес отличный! — похвалил он и опустил его в свой карман.
— Итак, ваша свобода зависит от вас самих, — сказал полковник. — Серж, садитесь, с месье… месье…
— Базилевский, — подсказал я.
— …с месье Базилевским в автомобиль и представьте его обществу.
Машина вынесла нас на шумную улицу. Тяжелые, железные ворота контрразведки остались позади. Я поглядел по сторонам. Город жил своей шумной ночной жизнью, такой же смешной и нелепой, как нелеп был весь сегодняшний день.
— Как в кинематографе! — засмеялся я, закуривая отличную папиросу, предложенную мне моим соседом, из портсигара, дважды украденного у меня за этот день.
***
Забыв свои опасения, Конов, Савин и Маслов с интересом слушали удивительную повесть старого господина, тдкую необычайную и неожиданную.
От вод Босфора потянуло легкой прохладой, воздух стал чуточку свежее, и ветерок пробежал по зеленым листьям винограда.
Турок-слуга унес остатки прославленного оттоманского плова. Старик что-то сказал по-турецки другому, и тот внес в беседку вазу с фруктами, виноградом и нарезанными ломтями дыни.
— А теперь, друзья, шербет по-константинопольски и черный турецкий кофе.
Базилевский взглянул на часы.
— Если я вас не утомил и вы не спешите к пароходу, то у нас есть еще достаточно времени.
— Прошу вас, продолжайте вашу удивительную историю, — попросил Савич.
— Спасибо. Продолжаю…
***
— Мы сейчас поедем в Коммерческий клуб. Там уже собираются господа интеллигенты, цвет и краса местной демократии, — чуть улыбаясь, говорил офицер. — Вам, как возглавляющему эту команду, надо знать хотя бы в лицо своих единомышленников. Ну и чтоб они узнали вас — это наша первая задача. Вторая — поговорите кое с кем из них. Говорите все, что вздумается, о любых конституциях и свободах, на любые темы, конечно кроме большевистских разговорчиков. За это мы не погладим по головке ни вас, ни их…
— А мне это ни к чему.
— Вы должны быть представителем русской либеральной демократии и выразителем чаяний бежавшей в Севастополь прогрессивной интеллигенции. Может быть, вы — профессор, литератор. — Мой собеседник оживился. — Хотите быть литератором, представителем левого крыла литературы? Вы вообще в ней что-нибудь понимаете?
Русскую современную и классическую литературу я знал сравнительно неплохо, — все-таки гимназия, политехникум, студенческие землячества, журналы «Знание», «Пробуждение», «Альциона», «Нива», петербургские вечера в клубах, вернисажи и т. д., то есть вся моя студенческая молодость дала мне в этом отношении известные знания и лоск.
— Хорошо. Я могу сойти за столичного юриста, любителя литературы и искусств, — ответил я.
— Пусть будет, так, — ухмыльнулся мой спутник. — Я не знаю, насколько вы сильны в литературе, но в области процессуальных и уголовных кодексов, несомненно, мастак.
Мы оба рассмеялись его шутке так дружно и весело, что со стороны можно было подумать, хохочут два старых закадычных друга.
— А как вас представить этому почтенному обществу, барон? — осведомился офицер.
