Вперед, отряды бедняков!
Прекрасному Бокани слава!
«За избирательное право!» —
Грохочут сотни голосов.
Бальзам страдающим оно,
Хлеб голодающим оно.
Друзья, вперед, на поло брани,
Вперед, отряды бедняков!
— Долой национальное сопротивление!
— Да здравствует всеобщее, тайное, распространяющееся и на женщин избирательное право!
Забурлила новая песня:
Наш труд приносит пользу людям,
Но кем награждены мы будем?
Падет проклятый барский гнет —
Таят надежду миллионы,
И наше сердце горячо.
Давай еще, давай еще!
Новак был так горд, будто он родил всех металлистов…
На площади перед монументом Тысячелетия прослушали короткую речь и двинулись дальше. Один из ораторов подозвал к себе Новака:
— Товарищ, бегите на проспект Андраши и подгоняйте колонны, — очень медленно идут, уже четверть двенадцатого.
Новак побежал на проспект Андраши, за ним помчался Батори. Наборщики подошли к началу бульвара Терез, но так как пришлось ждать, они расстроили ряды, разбились на группы. Черномазый пузатый Розенберг каждую секунду смотрел на часы.
— Что там случилось впереди? — пробормотал он. — Чего они так медленно плетутся?
Новак и Батори повернули на бульвар Терез.
— Здорово! Сейчас, Игнац! Колонны пошли уже быстрее. Сейчас! — сказал Новак.
Розенберг зло, исподлобья смотрел на Новака. Стукнул по часам, золотой брелок запрыгал во все стороны.
— Ты распоряжаешься?
— Да… то есть…
— Скоро, что ли? — продолжал Розенберг. — Всеобщая забастовка объявлена до полудня. Полдня прошло, нам еще нужно набрать вечерние газеты. Зачем поставили наборщиков последними? Даже наклейстеренных послали впереди нас!
— А-а, Игнац, — ответил Новак возбужденно, — лучше о чем-нибудь другом подумай, — И тут же продолжал иным тоном: — Во-первых, милок, не вы последние: за вами каменщики, обойщики, пекари, ломовики…
— Хорошо, что не золотари!
— Оставь, Игнац, что за разговоры! — Новак наморщил лоб. — Твоему пузу тоже не повредит, если прогуляешься.
Розенберг поправил галстук, бросил взгляд на Японца и в глубине души почувствовал себя обиженным. Стоявшие позади него сначала в шутку, а потом серьезно закричали:
— Кто эта скотина?
— Чего приперся сюда этот осел?
— Не учите нас!
Пузатый наборщик положил часы на ладонь, как будто щупал пульс умирающего.
— Так прими к сведению, уважаемый товарищ распорядитель, — заявил он хриплым голосом, — сейчас без десяти двенадцать. Если вся эта музыка не кончится ровно в двенадцать, мы уходим. Нас не одурачите!
Батори вскинулся.
— Игнац, не стыдно тебе?
— Заткнись, не с тобой разговариваю! — обрезал его Розенберг.
— Ах ты чумазый! — вскричал Японец. — Посмотри-ка! Вечно только собой занят! Ты что, жирный, потеряешь свой золотой брелок, если подождешь еще немного?
Розенберг заорал в лицо Японцу:
— Я уже сказал, что не к вам обращаюсь!
— Игнац! Шани! — попытался их успокоить Новак.
— Коллеги волнуются по праву, — продолжал Розенберг так громко, чтобы и другие услышали. — А вы не суйте всюду свой нос.
Японец, не обращая внимания на то, что «ты» обратилось в «вы», сплюнул и, качая головой, сказал:
— Эх ты, хлыщ!..
Розенберг сердито сдернул с головы котелок и размахивал им перед носом Японца.
— А ты лжеметаллист, носильщик!
При слове «носильщик» глаза Японца сверкнули.
Новак встал между ними.
— Товарищи! — крикнул он. — Стыд и позор! Что это такое? Что случилось? Я готов сквозь землю провалиться со стыда, что между социалистами возможен такой разговор. Что это — публичный дом или демонстрация? А если кто чужой услышит? Я сейчас не агитирую, но не будете же вы вести себя как последние печовичи…
— Сами вы печович! — закричали со всех сторон.
Розенберг, перестав владеть собой, стоял бледный и судорожно сжимал часы. Кольцо, окружившее спорящих, все разрасталось.
— Коллега Розенберг, что такое?
— Что случилось?
— Оскорбляют наборщиков!
— Прогоните их!
— Как смеете вы оскорблять нас?
Когда в церкви на улице Надьмезе часы пробили двенадцать, Розенберг обернулся и крикнул:
— Товарищи, стоп! Двенадцать часов. Воззвание говорило о полдневной забастовке. Полдня прошло. В типографии нас ждут. Болваны распорядители, — он посмотрел на Новака и Батори, — загнали нас в конец. Будем ждать или пойдем на работу? Я предлагаю идти в типографию.
