— Но ты, сынок, не вообрази о себе что-нибудь, а то я быстро собью с тебя спесь!
И пошел в корчму выпить вина с сельтерской, как будто он сам сдал экзамены.
Жена Фицека, прочитав аттестат, сказала:
— Мартон, ты будешь учиться дальше.
Кто-то дал совет, что разумнее всего записать мальчика в реальное училище, потому что оттуда он может идти учиться хоть на инженера, хоть на врача. Но г-н Фицек и слышать не хотел об этом.
— Ну да, взбесился я? Господина доктора сделаю из него, чтобы он на меня потом и плевать не захотел? Хватит с него и шести классов начальной школы! Потом посмотрим. Откуда я возьму восемь форинтов вступительной платы? И плату за учение?.. И речи не может быть об этом!
Фицек говорил, говорил, но жена стояла на своем, как всегда, и в конце концов г-н Фицек смягчился.
— Ну ладно! Чтоб вас проказа заела! Ладно! Если достанешь восемь форинтов вступительной платы, пусть будет из него доктор. Только не пожалей об этом, Берта…
В это время они уже продавали молоко по дешевой цене в кофейной на улице Гараи, и жена Фицека посоветовала:
— Ты рассчитай разносчиков молока, Мартон заменит их и сам заработает вступительный взнос.
Утром в пять часов мать нежно будила его:
— Вставай, сынок, ну, вставай же…
Она вешала Мартону на шею сумку с бутылками, в руку давала ему корзину с бутылками, и «господин доктор» уходил, босой, немытый и заспанный, разносить молоко по домам.
Солнце золотило крыши домов. Поливали улицы. Дул прохладный утренний ветер, и «господин доктор» шел с этажа на этаж. Первого сентября отец записал его в реальное училище на улице Буйовски.
Огромное здание с мраморным фундаментом. Кругом него виллы, окруженные оградой. В эту школу ходили чисто одетые, сытые ребята — казалось, будто из начальной школы в реальное училище записали только сидящих на двух передних партах. Училище было полно Фодоров и Фридов. Мартон чувствовал себя чужим и потому ничего не слышал во время урока.
На первой педагогической конференции установили, что он тупой, невнимательный ребенок и может учиться только за плату. Тогда г-н Фицек взял его из училища. Мартон облегченно вздохнул и радостно продолжал ходить в пятый класс начальной школы на улице Хернад. Там он снова встретился с ребятами, такими же, как он. В то время еще была кофейная, и Мартон по утрам контрабандой выносил двадцать булочек и потом уплетал их вместе с ребятами — все ели булки Фицека.
…А теперь он грустил. Вокруг него — туман, сплошной туман. И Манци уже не любит его. Он никогда не говорил Манци, что влюблен в нее. На это у него не хватало храбрости. Как влюбленная птичка, он только пел ей песни, стоя в дверях своей кухни, и думал, что Манци услышит его голос. Они почти не разговаривали друг с другом, он не знал, что ей сказать, да и Белла мешала. «Если бы она была чаще одна, я мог бы ей как-нибудь сказать, что женюсь на ней, пусть она подождет меня… Но Белла всегда с нами!»
Случалось, что вечерами он бывал один с Манци во дворе. Над ними темнело небо и сверкали звезды, Мартон после долгого молчания вздыхал:
— Манци…
— Что?
— Я вырасту…
— Да.
— Я вырасту, и я… я, может быть, стану настоящим доктором.
— А я стану актрисой: я уже выступала.
— Ладно, — говорил Мартон, — но вы подождите меня.
— Где?
Мартон не смел сказать, что она не так понимает его… Он стоял и смотрел на мигающие звезды.
— Манци…
— Что?
— Видите звезду?
— Какую?
— Ту. — Мальчик показал на звезду над двором.
— Вижу.
— Когда по вечерам я буду смотреть на звезду, то всегда буду думать о вас. Вы тоже смотрите.
— А если дождь идет?
Мартон задумался и медленно ответил:
— Тогда и без звезды я буду думать о вас. Всегда… хорошо?
— Хорошо.
Так прошло несколько недель, и Мартон был счастлив. Целый день он пел:
В саду стоял большой платан.
Благоухали розы.
Во мгле весенних вечеров
Мы там сплетали грезы.
На маленькой скамейке там
О счастье мы мечтали.
И розы о любви навек
Стыдливо нам шептали.
Напевая, он думал о золотистых волосах Манци. Ни о чем другом.
Потом — с тех пор прошел месяц — Белла сказала:
— Манци не хочет больше разговаривать с вами!
— Почему? — спросил Мартон, и сердце его заколотилось.
