Мартон и Пишта стояли у ворот кладбища, под надписью «Воскресну», и у всех входящих в кладбищенские ворота спрашивали: «Не нужно ли помочь венок нести?», «Дядя, не помочь ли вам?»
Несколько раз им удавалось заключить сделку: они брали венки, вешали их себе на шеи, и, когда шли, ленты развевались за ними. И за то, что разделяли тяжесть горя, ребята получали два-три крейцера.
— Так, сыночек, туда… нет, туда, выше… Хорошенько разгладь ленту, чтоб видно было… О мой бедный муж!
Мартон и Пишта, повесив венок, брали деньги и возвращались к воротам. По дороге у одной из могил они услышали шум.
— Да! Немедленно сбейте! — кричал мужчина, который стоял направо от могильного камня.
— Не допущу! — визжала старуха в шляпе с траурной вуалью.
— Вот оно, решение! — Мужчина потрясал бумажкой. — Примите к сведению, что вы заплатите еще и десять форинтов штрафа.
— Моя дочь лежит здесь… Я могу писать на надгробной плите что мне вздумается.
— Стесать! — распорядился мужчина.
Каменотес выполнял приказание.
— Полицейский! Полицейский! — кричала старуха, но буква одна за другой исчезали с черного надгробного камня.
Суровый мужчина приговорил к смерти следующие стишки:
Когда прекрасный жизни луч
Блеснул в глубокой тьме моей,
Его сгубил тотчас мой муж
Изменой мерзостной своей.
Он перед богом клялся мне
В любви до гробовой доски.
Того, кто клятве изменил,
На казнь, о боже, обреки!
Мария Анда, жена, 28 лет
— Полицейский! Полицейский!.. — продолжала визжать старуха.
И вскоре появился парадно одетый полицейский. Около могилы собралась уже целая толпа.
— Что здесь такое? — строго спросил полицейский.
— Кощунство над мертвецом! — рыдала старуха. — Арестуйте его.
— Позвольте! — заговорил мужчина. — Я муж Марии Анды, той женщины, которая лежит здесь, — И он показал на могильный холм. — Это вот — теща. Жена моя умерла, и после ее смерти моя теща велела высечь на надгробном камне это стихотворение. Все смеются надо мной. Вот решение суда… Господин полицейский! Решение гласит, что я имею право стесать эти стихи.
Полицейский просмотрел бумажку, потом возвратил ее.
— Можете продолжать, — обратился он к каменотесу. — А вы, — закричал он на старуху, — не смейте нарушать тишину!
Каменотес снова приступил к работе, и старуха с криком:
— Доченька моя, твой муж как был негодяем, таким и остался!.. — рухнула на могилу.
…В те дни Мартон в одной курточке разносил венки, а теперь, хотя прошло только несколько недель, город плавал в холодном тумане.
Конец осени, скоро придет зима. Повсюду, повсюду туман: даже дышать трудно.
Мартон шел в школу. На улице за десять шагов не было видно ничего. В лавках светили газовые фонари, в некоторых местах пробивалось электричество, и сквозь туман мерцали витрины. Хотя был день, но в трамваях горели огни, и вагоны, позванивая, медленно ползли вперед. Сначала в тумане слышался тревожный звон, затем просачивался желтый свет, наконец, вырисовывались контуры осторожно движущегося трамвая. Все было насыщено влажным паром. Казалось, город погрузился в огромное белое море.
Склонив голову набок, Мартон медленно брел в школу на улице Хернад. Сегодня утром ему хотелось думать. Дома, стоя у этажерки, он выпил только маленькую чашку кофе. Мать уже знала эту привычку сына и всегда ставила ему на этажерку чашку кофе. Мартону в последнее время не хотелось разговаривать. А в это туманное утро ему казалось, что он и оглох. Он не слышал того, что происходило дома. Глухо долетал до него разговор, как сейчас сквозь туман громыхание телег; казалось, что он сидит в бане, в парилке.
Мартон грустил. Из-за Манци. Как быстро все кончилось, а ведь он был так счастлив! Манци жила на третьем этаже, и вечерами Мартон подолгу глядел на дверь из кухни: может быть, Манци выйдет? Там, за дверью, живет белокурая девочка, которую Мартон любит и о которой думает весь день, которая любила его и теперь покинула из-за графского сына. Да! Из-за графского сына. Почему Мартон не граф? Ведь раньше он думал о том, что когда-нибудь откроется вся правда, и тогда он узнает, что у Фицека он живет только случайно. Отец его — какой-нибудь герцог или даже король и отдал его к г-ну Фицеку только для того, чтобы он узнал жизнь. Может быть, скоро приедет за ним карета: «Ну, Мартон, время истекло. Узнай же, кто ты на самом деле!» И в такие минуты он всегда со слезами на глазах прощался с Фицеками, а жену Фицека, хотя и выяснилось, что она не его мать, он брал с собой и приказывал ей остаться с ним всегда. Настоящую маму он все равно никогда не любил бы так, как ее. А Фицеку он давал много денег, и пусть делает с ними, что ему вздумается.
