Он, тяжело дыша, побежал к кассе, распахнул дверцу так, что зазвенели монеты, вынул узкую тетрадь, дрожащими руками нацепил очки и начал перелистывать.
— Вот, вот здесь… вот! Фицек… Фицек… всего восемнадцать форинтов девяносто крейцеров. Долг! Откуда я возьму! Что я — миллионер? Благотворительное общество? Что?
— Мы, господин Швитцер, все заплатим…
— Вон отсюда!
— Дядя Швитцер!
— Марш отсюда! — Он схватил ребенка и, тяжело дыша, выбросил его в темноту.
Отто снова был на улице. Смотрел на сугробы. Плакать он не мог. Устал. Вздохнул. Как бы сдаваясь, опустил голову и двинулся домой. «Лучше всего было бы не жить, — думал он, идя по середине улицы. — Все равно».
— Отто! — послышалось за его спиной. — Вот тебе сорок крейцеров, ступай обратно и купи, что нужно. Отцу скажешь, что отработает.
Теперь Отто заплакал.
— Господин Новак!..
— Ну, иди, иди…
— Господин Новак… целый день… у нас… оте-ец…
— Знаю… Только беги обратно и купи. На тебе и шоколадку…
— Обратно? Господин Новак! К Швитцеру? Зачем я пойду обратно? Не сошел же я с ума, чтобы покупать у него, когда деньги есть!
— Где же ты купишь?
— Пойду на Иштвановский проспект, к Галамбошу, там все дешевле.
Новак засмеялся. Отто же помчался во весь дух. «Сорок крейцеров… Сорок крейцеров…» — пел он. Затем быстро все закупил и пошел домой, то и дело чуть не падая на скользкой мостовой. У него осталось еще четырнадцать крейцеров.
— Принес! — победоносно закричал он, открывая двери «мастерской». — Отец! Принес! И еще четырнадцать крейцеров.
Но никто не ответил. Отто осмотрелся. Мать плачет, Пишта плачет, Банди плачет, Мартон плачет. Г-на Фицека нигде нет. Избил всю семью и ушел.
4
Положив на пол тюфяк, трое ребят улеглись поперек, натянули на себя перину, тоже поперек, поджали ноги, чтобы не торчали из-под перины, так как из щелей двери дуло и было холодно. Только Пишта, лежавший ближе всех к печке, высунул дрожащую красную ступню. Но постель, таким образом, получила «течь», холод двинулся под перину, и остальные набросились на него:
— Не впускай холод. Не поднимай перину! Идиот!
Жена Фицека задула керосиновую лампу и зажгла ночник. Наконец и ноги Пишты были втянуты под одеяло. Правда, опять началась ругань: каждый старался «нечаянно» приложить свою ступню к бедру другого.
— Отодвинь свою холодную лапу! — послышалось с разных сторон.
Затем повздорили из-за места.
— Все место занял!
— Ты занял!
— Идиот!
— Давай померяем!
— Вот еще! Чтоб место, которое я согрел, остыло!
Потолкались. Потом прекратилось и это — заснули.
Мерцал ночник. Слышалось тихое, мерное дыхание спящих.
Чтобы муж, придя домой, мог поесть горячего, жена Фицека, перед тем как лечь, поставила кастрюлю с картошкой на плиту. Картошка уже вся выкипела и высохла.
Фицеки спали, недоставало только главы семьи.
…Около трех часов ночи толкнули железную штору; она, гремя, взбежала вверх.
— Берта! Открой дверь! — крикнул с улицы г-н Фицек. — Эй! Берта! Женушка! Открой, я гостя привел. Шимона! Шимона Дембо! Эй, Берта!
От шума железной шторы ребята не проснулись бы, но Фицек и тот, кого он называл то Шимоном, то Дембо, то «господином подмастерьем Шимоном Дембо», подняли такой шум, что сон слетел с детских глаз.
— Не шуми же. Не видишь, ребята спят, — унимала Фицека жена.
— Все равно. Речь идет об их будущем! — ответил едва стоявший на ногах г-н Фицек, выпятив грудь.
Свет ночника рисовал на стене качающиеся во все стороны тени двух людей. Они шагали в маленьком пространстве перед соломенным тюфяком. Впереди г-н Фицек, за ним — Шимон.
— Вот он, Шимон Дембо, господин подмастерье Шимон Дембо! — представлял жене г-н Фицек своего спутника. Неожиданно он вытянул правую руку, как человек, желающий сказать что-то важное. — У него землю отняли. Поняла? У меня будет работать. Мы организуем товарищество «Шахматная доска»… Я еще покажу, черт побери!.. Первый шаг, Шимон, второй шаг… второй шаг…
— Хозяюшка! — Молодой человек с лоснящимися волосами икнул. — Простите, не думайте, что я какой-нибудь такой-сякой, разэтакий… Шимон — хороший человек. Только у него землю… Господин мастер пригласил меня в корчме… Образуем…
