6
Как-то вечером, вернувшись домой, он застал у себя загорелого худощавого человека в рваной шубе, который, оказалось, уже долго ждал его. Терез усадила гостя, так как он утверждал, что знает ее мужа давно, еще по Панонхалому. Шубы пришедший не снял, сидел молча, а когда явился Новак, неуверенно поднялся, не зная, как его встретят.
— Вот пожаловать к вам изволил!
— Товарищ Рошта! Добрый вечер! Садитесь. Снимите шубу — ведь здесь тепло. Каким вас ветром занесло?
Лайош Рошта пригладил усы, вылез из шубы, сел и только тогда ответил:
— Ну, это длинная история.
— Расскажите.
— В Америку хотел уехать…
Он замолчал.
— Ну, и…
— И остался дома.
— Почему?
— Недоставало сорока форинтов на билет. Остальное обещали. Я бегал повсюду… ну и еще всякое… И в конце концов они уехали, а меня оставили здесь… Знаете Кобоцу, помните его?.. Ну, этот писклявый, тот, тот… Сказали, что ни крейцера они не дадут… земляки.
— Почему же вы не пришли ко мне? Когда это было — вчера, позавчера?
— Нет, этому уже в петров день второй год пошел. После того как победила забастовка жнецов, на следующий год навезли словаков и машин для жатвы.
— Чего же вы не пришли ко мне? Сорок форинтов как-нибудь собрали бы. Теперь уже поздно? Может быть, можно еще что-нибудь сделать? Что?.. Терез, дай поужинать. Поужинаете со мной?
— Нет, что вы! Теперь я уже не хочу ехать в Америку.
— Так в чем же дело?
— Это длинная история…
— Ну так расскажите же, — попросил Новак.
Лайош Рошта проворчал:
— Беда с местной организацией…
— Какая беда?
— Разваливается!
Новак ждал — может быть, гость скажет еще что-нибудь. Теперь он уже знал, что дело не в этом, но Лайош Рошта не говорил больше ничего. Тогда Новак начал:
— Разваливается? Жаль! Ведь сейчас самое время. Читали о всеобщей забастовке, которая была месяц тому назад?.. Ну вот. Двадцать четыре часа держали мы их за горло — и они уступили. Организация металлистов крепка, как никогда.
— То-то оно и есть!
Новак удивленно посмотрел на него.
— Что значит — то-то оно и есть?
— А то, что предали союз земледельцев. — Лайош Рошта произносил слова медленно, с расстановкой: — Земледельческих рабочих… поняли? Не всеобщая забастовка победила, ерундовая, однодневная, а просто обменялись. Остается организация металлистов, а батраков — к черту!
— Распустили? — крикнул Новак.
— Не-ет, — ответил Рошта спокойно.
— А что же? Говорите же наконец, господи ты боже!..
Рошта поднял правую руку, указательным пальцем правой руки стал загибать пальцы на левой руке подряд, один за другим: темные, распухшие в суставах пальцы, такие, как будто их выточили из корней.
— Поддержки никакой, — он загнул большой палец, — требований никаких, — загнул указательный, — организации никакой, — загнул средний, — делегаты не нужны, — загнул безымянный палец, — о забастовке и не думай, — загнул мизинец.
Пальцы все вышли, рука сжалась в кулак, но тут же опустилась.
— Ну, а теперь сделайте что-нибудь!
Новак посмотрел на отчаявшегося человека, и внутри у кого что-то оборвалось. Поколебалось то ровное теплое чувство, которое владело им уже месяцы; будто он все время пил виноградный сок, а теперь виноград стал бродить. Его охватила острая тоска.
— Так вот как обстоит дело!
— Так. И еще хуже. Сейчас я был там, — Рошта ткнул, пальцем в сторону двери, — и они чуть не выбросили меня: мы, дескать, должны быть поскромнее, наше время еще не подошло…
Он все время говорил тихо, медленно и сейчас в первый раз не выдержал — голос его был полон отчаяния и ненависти:
— Товарищ Новак, когда же придет наше время?
7
На другой день Новак пошел к Шниттеру. Газета партии и руководство помещались уже в новом здании, на улице Конти. «Только никаких глупостей! Не знаешь, в чем дело… Никаких глупостей! Хватит одного раза… Но мне надо с ним поговорить! Пусть он объяснит!»
Шниттер принял его немедленно, и Новак точно передал ему вчерашний разговор с Лайошем Роштой. Шниттер выслушал его внимательно, ни разу не прерывая, и даже тогда, когда Новак закончил, он подождал некоторое время и подбодрил его:
— Пожалуйста, продолжайте.
Новак смутился от этого спокойствия.
