— А Михал Ильича не видишь?
Пока он говорит, есть время заглянуть в пропасть этой тоски и осознать всю ее необратимость: Саня женат, ты опоздала, Вичка, ему нет больше до тебя дела, он ничего не хочет от тебя, разве ты не видишь? Какое ей дело до тренера? До товарищей по секции! Даже, может быть, до отца, из-за болезни которого она приехала, — ну что отец, она выросла при разведенной матери и лишь год юности провела здесь у него — для разнообразия, которое она так любила… Однажды, года в четыре было: мать не купила ей какую-то игрушку, и тогда она упала на тротуар и стала биться руками и ногами. А мама постояла, сказала: «Придешь домой — всыплю!» — и пошла. Валяться Вичке стало не для кого, она поднялась и побрела следом с тяжкой мыслью о наказании. Тут мама встретила подругу, и они весело щебетали, так что у Вички отлегло от сердца: мама забыла про «всыплю». Но пришли домой — и мама всыпала… Наверное, и теперь Вичка ехала сюда, надеясь: судьба все забыла, заговорилась — и можно будет незаметно начать сначала как ни в чем не бывало…
А судьба не забыла, Вичка.
Со всем вниманием она сосредоточилась на своей боли — ну, ясно, она всегда чувствовала жизнь при боли втрое интенсивнее, и поэтому не боялась тревожить свое сердце, как землю шевелят под растениями, чтоб они лучше росли.
— …был тут банкет один, так наш старина Михал Ильич даже приударил за Агнессой, одной холостячкой… — набалтывал Саня со злым равнодушием. — Но ничего, я надеюсь, не вышло. Надеюсь, любимый нами Михал Ильич спокойно доживет бобылем…
Средоточием боли сейчас, наверное, был даже не Саня, а вот эта толстушечка — это она пересекла Вичке путь, перегородила своим пухлым туловищем. Вичку тянуло к ней притяжением пропасти. Разрыдаться на Валиной груди, взять ее в руки и приподнять — как ребенка, — узнавая всю тяжесть ее тела, — и бросить наземь и топтать до полного истребления.
— А не замечали вы в сыне каких-нибудь способностей? Ну, музыкальных, например? Их ведь нужно уловить вовремя и как можно раньше начать развивать, иначе потом не наверстаешь. Вы проверяли его возможности?
— Нет, — без боя сдалась Валя.
— Что ж вы так, это ведь просто какой-то животный эгоизм родителей: удовольствие получили, а ребенок родился — и пусть как знает! — Она нажала на «удовольствие».
Саня передернулся, бесправность положения уже тяготила его: автобуса нет, некуда деться — и приходится переносить то, что есть, — вот уж это Саня всегда терпел с трудом. Оставалось сняться и идти пешком.
— Моей девочке всего три, а я уже знаю все ее возможности. Я сама занимаюсь с ней языком, а отец — музыкой.
Кошма-ар, какие они передовые.
А Валя слушала с внимательным почтением эту дешевую похвальбу и кивала, принимая все упреки. Вся Вички на спесь уходила в пустоту, не встречая себе сопротивления, как вода в песок. Она тогда перестала кичиться и опрокинулась в обратное:
— Будете в Москве — зайдете ко мне? — униженно просила. — Как только появитесь там, сразу мне позвоните, и я ведь все время свободна, то есть нет, но я независима во времени, ведь я занимаюсь журналистикой…
Опять ее заносило козырять.
Потом разозлилась: да что это такое, вот она стоит, Вичка, такая вся из себя в белых штанах и несравненная, а этот олух выбрал себе какую-то рохлю стоеросовую — да по какому такому праву! И опять заносчиво:
— Я познакомлю вас с интересными людьми — с актерами, писателями — хотите?
Хором сказали: Саня свое брезгливое «не хотим!» и Валя свое услужливое «хотим!» — и замолчали. Валя перехватила вожжи:
— А кто ваш муж?
Заботилась дать этой несчастной красивой девушке сполна отыграться, дать ей потоптаться по себе, как той захочется, — лишь бы ей слало легче. Вот за эту готовность подстелить себя тряпкой под ноги Саня задушил бы ее сейчас.
— Да так… Музыкант.
— А на чем он играет?
Вичка, не сдержавшись, рассмеялась — простодушию вопроса. Саня застонал со скрежетом зубовным и отошел подальше, чтобы озирать дорогу, по которой должен же когда-нибудь наконец подъехать этот проклятый автобус! Вичка мучительно подыскивает слова:
— Ну… он… солист.
