Саня глядел на дорогу, не едет ли автобус, — показывая Вичке, что разговор в общем-то исчерпан. Все исчерпано. Но она, видимо, не смогла с этим примириться.
— А я только сегодня приехала. Отец болеет…
Она это Сане сказала — а кивнула ей Валя. Ну, Валя — она на то и есть: подставиться подпоркой под того, кто падает, соломкой подстелится; ее же, Вичку, выручает из Саниного хамства, но Вичка даже покраснела от гнева: как эта пухлая, рыхлая, чужая бабеха смеет кивать на ее слова, предназначенные для Сани! Пусть даже слухом не смеет прикасаться к тому, что ей не принадлежит!
— Саня!!! Чем занимается твой сын? Он чем-нибудь занимается? — негодующе окликнула Вичка, но Саня и ухом не повел. Хватит дирижировать, Вичка, хватит покрикивать, эта пухлая и рыхлая баба, на которую ты так надменно поглядываешь, умнее тебя хотя бы в том, что быстро поняла: Саней нельзя дирижировать.
— В смысле — в секции, что ли? — опять Вале пришлось подхватить пас, который Саня брать отказался. — Нет, он у нас так растет.
— А вы чем занимаетесь, вы? — Вичка смотрела теперь на Валю в упор, взыскующе, задираясь.
— Я? Я работаю…
— Где? Кем? — Так на допросах берут натиском, ввергая в смятение.
— Я на почте работаю, оператором, — отчитывалась Валя.
Вичка взяла в руку Валино мягкое запястье и не выпускала. Валя растерялась, но терпела, не решалась отнять.
Теперь Вичка, держа ее за руку, молча тянулась к ней, протягивало какое-то невыразимое чувство, почти мыча — невразумительное чувство тоски, любви и ненависти. Мало руки — похоже, ей уже хотелось обнять Валю, крепко обнять, заплакать и нечаянно задушить.
— А ваша дочка как? — ласково интересовалась Валя, приходя на выручку этой тоскующей странной девушке. (Валя по своей наружности могла именоваться женщиной, но Вичка никак не могла, еще никак. И долго еще не будет.) — Не болеет она?
— Пожалуйста, — невпопад кивнула Вичка; она все глубже заваливалась во тьму своих волнующихся чувств и непроизвольно сжимала Валину руку. — Ой, то есть спасибо! Простите, я, кажется, сейчас вместо «спасибо» сказала «пожалуйста», да? — бормотала Вичка, а Валя еще добавочно укрыла ладонью ее руку, вцепившуюся в запястье, — носило ее волнами, мотало туда и сюда, а Валя держала, спасала.
Вичка, на время забывшая про Саню, вдруг хватилась потери и теперь снова ринулась к нему:
— Ты кого-нибудь встречаешь из нашей секции? — как за соломинку.
Он стоял к ней боком, руки в карманах брюк, покосился и неохотно выпустил:
— Да я уже всех перезабыл. Серпухина как-то видел… Муратову… — он трудно преодолевал инерцию молчания. Потом преодолел. — Они больше никто не занимаются! Все забросили. Муратова стала толстая и спросила у меня, как здоровье. Мне аж смешно стало: чего это она. Оказывается, она теперь занялась болезнями. Вот такие повороты. — Саня раскатился, как с горки, и без усилий стал набалтывать слова одно за другим, оставаясь непричастным. Голос был безвоздушный, механический, будто магнитофон внутри у него включился и произносит. — Завела себе какую-то хроническую болезнь и безотрывно ею занята: путевки достает, на курорты ездит. И прислушивается: как оно? Ясное дело, после каждой поездки ей кажется: ну, лучше стало. Потом год пройдет, она прислушивается: ага, хужеет ей, надо снова съездить подкрепиться. Едет — глядишь, опять: получшело…
Казалось, его надо выключить, закрыть ладонью рот, а сам он не остановится, так и будет повторять, как заевшая пластинка.
Вичка глядела на него — и глазам ее было больно, они даже покраснели. Она совершенно не слушала, о чем он. Вдруг взгляд ее неуправляемо уплывал куда-то в окаянную тьму, и в нем зрело такое — Саня отвернулся и не смотрел, и только чуткая Валя, почти вытянув шею, насторожилась и ждала, когда понадобится броситься и спасти Вичку от какой-то невидимой беды.
У Сани кончился завод, он замолчал. Валя уже открыла рот напомнить: «А про…» — и захлопнула, угадала, что про Хижняка тут вспоминать почему-то не надо. Валя всегда знала свое место и умела не напортить. Это одно уже дорого стоило.
Стало тихо, Вичка заметила это и спохватилась: надо снова завести пластинку:
