Позвонил из приемного покоя Юра: «Скоро освободишься?.. Ну, я жду». Ох, вот уж некстати сегодня.
Было без пяти четыре. Сняла халат, погляделась в зеркало. Вышла. Ждал у ворот парка.
— Я сегодня после дежурства… Не спала совсем. Вид у меня ужасный, да?
— Ну что ты! У тебя всегда прекрасный вид!
— Ну хорошо, полчаса, ладно?
— Э, нет, получасом не отделаешься. Мы идем сейчас — о-бедать! — торжественно оповестил Юра.
— Что, опять повышение? — усмехнулась Полина.
— После расскажу.
Нужно было пересечь парк. Цвела черемуха. Пересверкивались молодые листья. Деревья откинули на аллею богатые тени, в глазах рябило, и пятна красноты оставались от солнечных ударов на нежном глазном дне.
— Что за ужасные сутки! Я совсем без сил. Рухну сейчас.
— Говорят, в Японии, когда зацветает вишня, все государство бросает службу и выходит любоваться. И это даже предписано в целях патриотизма. Эх, съездить бы когда-нибудь еще и в Японию!
— Ну, и куда ты меня поведешь обедать?
— Ты когда идешь впереди, линия позвоночника у тебя так причудливо изгибается — вот бы вывести закон этой кривой. И назвать ее: полиноида. И ввести в условия проведения конкурсов красоты. А что, закономерная, научно описанная линия — полиноида! — обнял, поместил руку на эту самую линию — потекла под рукой, двинулась, змеиный ускользающий изгиб, наплывающий снова, как кривая на экране осциллографа. — Осязательная красота. Для слепых!
Хитрый Юрка. Женщину нечего делать обезоружить. Но не все это умеют. Он умеет. Казалось бы, такой м а л о з а д у м ы в а ю щ и й с я человек — а нечаянно знает подход. Как он ее обвел в самом начале их знакомства! Она заварила кофе и внесла в комнату, налив в коричневые чашки, она ступала по толстому ковру мягко и вкрадчиво, как ягуар, — босиком, она любила босиком, у нее были тонкие, как у индуски, ступни и для дома серое вязаное платье, она в нем как бы струилась и гибко перетекала из одной неуловимой позы в другую, и, ясное дело, все это сразу сработало. «Но спать мы не будем!» — предупредила после первого поцелуя. «Хорошо!» — тотчас согласился Юра. Страх потерять невинность укореняется с юности где-то в спинном мозге и не исчезает до седых волос, и женщины живут, как пограничники, начеку. И даже она, Полина, давно освободившаяся от всех этих предрассудков! Но Юра, оказалось, старый диверсант, знает ходы! Главное, он гарантирует безопасность… «Мой муж заслуживает верности», — сказала Полина, и Юра горячо это одобрил: «И правильно! И не надо изменять!» Вот хитрюга! Он не торопился. Свалив с себя всю заботу охраны и запрета, женщина выпускает чувства на свободу и невзначай доводит себя до такого исступления, что мужчине уже ее не остановить. Она сама все сделает, если он не будет торопить события. Он должен томить ее, томить, как борщ в печи. И ни минуты не окажется виноват. Такого хитрого, как Юрка, она не видела. Пришлось ей потом пускаться в рассуждения, чтоб хоть как-то задрапировать грех, полностью оказавшийся на ней одной. «Ведь это понятие идеальное — верность. Это касается идей, убеждений, чувства! Изменить можно только душевно: забрать свое чувство у одного и передать другому. Но ведь я не разлюбила своего мужа, я только распорядилась своим организмом — своим! Тело — это моя абсолютная собственность. Я сняла воспаление, физиология, чистая физиология, какая ж тут измена?» И Юра тотчас соглашался со всем и хвалил: «Ты молодец! Умница». И добавлял, успокаивая: «Ты не изменила. Это я изменил. Я когда увидел тебя — понял: все, я пропал…» Проныра был этот Юра Хижняк.
— Голова даже болит. Всю ночь не спала — такое было…
— Полина! — прижал ее к себе. — Ты какой размер кольца носишь?
— Ого! В настоящего любовника хочешь поиграть? Ну, семнадцатый.
— Заметано! — И отпустил.
Кругом благоухало лето, растрепанный ветер возился в молодых ветвях, понемногу сердце Полины отходило. Ну что ж, пусть покупает. Купюры, которыми ему выплачивают зарплату, — нежно-фиолетовые четвертные и всегда твердые, неизношенные зеленые полусотни. Полина с Проскуриным получают свою медицинскую зарплату другими бумажками.
